Сергей Горбатых - Исполнитель
– Даже если у меня случайно и обнаружат эти документы, то в этом ничего страшного нет. Я их имел для оперативных целей или забыл сдать, – размышлял иногда он на досуге. Его мечтой было достать чистые бланки всех документов.
– Некрасов, – вдруг услышал Юрий, – после совещания остаться!
– Есть! – подскочил он со стула.
– Слюшай, Некрасов, мне недавно позвонил начальник особого отдела кавалерийской дивизии, которая стоит в Новотитаровской. Говорит, что вчера они задержали дезертиров, якобы, солдат нашей дивизии. Возьми человек десять чоновцев‑кавалеристов и смотайся завтра, с утра, к ним. Разберись. Если действительно наши, то волоки их сюда, в особый отдел. Если нет, пусть они сами там работают! – приказал ему Арсланьян.
Следующим утром Юрий в сопровождении десяти кавалеристов выехал в Новотитаровскую. Для него эта поездка была испытанием, так как он не умел, как следует держаться в седле. Кони шли шагом. Впереди – командир чоновцев. Предпоследним был Некрасов. Вставало солнце. Едва его первые лучи упали на высохшую от жары степь, как откуда‑то из балок повалили клочья тумана. Вскоре уже ничего не было видно. Туман усиливался и усиливался…
– Ой! Чёрт, ой! – послышалось впереди, а затем последовала команда, передаваемая по цепи:
– Всем пригнуть голову! Замедлить скорость движения! Впереди – деревья!
Но было уже поздно: что‑то очень больно ударило Юрия лоб.
– Ветка, – подумал он и, падая с коня, вытащил ноги из стремян, как его учил инструктор.
Конь сразу же остановился. Некрасов, поднявшись, взял его за повод и пошёл пешком. Натыкался на стволы деревьев, кусты. Обходил их… Снова натыкался. Туман стал редеть.
– Чоновцы! – негромко крикнул Юрий. – Чоновцы!
В ответ лишь была тишина.
– Надо подождать! Скоро рассеется туман, и мы друг друга увидим, – решил Некрасов.
Через полчаса он увидел впереди степь, сзади – рощицу деревьев. Чоновцев нигде не было.
– Куда ехать? – с отчаянием подумал он. Юрий знал, что совершенно не может ориентироваться на природе. Если бы это был город… А здесь, в степи, глазу не за что было "зацепиться".
– Поеду прямо! – решил он.
Высохшая трава. Курганы. Отдельные кусты. Пение птиц и крики сусликов… Вдруг слева, совсем рядом, показался хутор. Некрасов приободрился:
– Сейчас хоть у хозяев дорогу спрошу.
До большой хаты, крытой камышом, оставалось совсем немного, но Некрасов вдруг почувствовал что‑то неладное. На хуторе никого не было видно. Юрий спешился, оставил коня и, низко пригибаясь к земле, побежал к хате. У плетня лежал мёртвый мужчина с топором в спине. Кровь ещё не засохла.
– Недавно зарубили, – тихо прошептал Некрасов и скользнул в открытую калитку. На каменных покосившихся ступеньках крыльца лежала мёртвая старушка в ситцевом в горошек платке. Юрий подполз к окну хаты. Внутри страшно кричала женщина, её перебивал громкий плач ребёнка… Ещё слышались мужские голоса.
Юрий вернулся к входу в дом. Осторожно, чтобы не заскрипела, приоткрыл дверь. За столом сидели трое мужчин в военной форме. Перед ними большая бутыль с самогоном и много тарелок с едой.
– Фома, да оставь ты бабу! Сядай с нами! Выпей! – сказал широкоплечий, сидящий ближе всех к двери.
Некрасов ногой толкнул дверь и ворвался в дом. Выхватив из кобуры наган, он закричал:
– Всем встать! Руки вверх!
– О! А ты откель взялся, молокосос? – искренне удивился широкоплечий.
– Брысь, сатанюга! – едва выговорил заплетающимся языком усатый, сидящий слева.
– Я уполномоченный особого отдела дивизии! Кто вы такие?
Широкоплечий начал медленно вставать, не спуская глаз с вошедшего мальчишки в кожаной куртке и фуражке с красной звездой. Его рука потянулась к винтовке, стоящей в углу.
– Бум! – навскидку, не целясь, выстрелил Некрасов.
Изо лба широкоплечего брызнула кровь, и он рухнул на стол.
– Ещё раз повторяю, кто вы такие?
– Хлопчик, да ты чого? Хлопчик! – вскочил с лавки худой мужик лет сорока в нижнем белье и потянулся к кинжалу, лежащему рядом с караваем белого хлеба.
– Бум! – выстрелил Некрасов ему прямо в ухо.
Худой стал биться в конвульсиях и заваливаться на спину.
Усатый привстал с поднятыми руками. В этот момент из другой комнаты выбежал совсем голый, огромного роста мужик и кинулся на Юрия. Некрасов выстрелил ему в левое колено, а затем в правую руку. Мужик упал на пол и принялся стонать… Где‑то всхлипывала женщина и продолжал плакать ребёнок. В это время усатый прыгнул в угол, рассчитывая схватить винтовку.
– Бум! Бум! Бум! – всадил в него три пули Некрасов.
На пороге появилась совершенно голая молодая женщина. Заплаканная, испачканная кровью. Она была невысокого роста, чуть ниже, чем Юрий, с прекрасной фигурой. Некрасов, раскрыв рот, удивлённо смотрел на неё. Женщина молча прошла в угол и спокойно взяла винтовку, к которой так и не добрался широкоплечий. Затем, не говоря ни слова, она приблизилась к голому мужику, катающемуся от боли по полу, и в упор четырьмя выстрелами прекратила его мучения. Швырнув винтовку в сторону, она села на лавку.
– Сегодня утром появились. Деда с бабкой убили. Эти, трое, самогон нашли и пить стали, а этот, тварь, насиловал меня, – произнесла женщина.
– Ты кто? Дочь хозяев хутора? – спросил Некрасов, не в силах оторвать свой взгляд от красивого обнажённого женского тела.
– Меня зовут Екатерина. Мою дочь – Елизавета. Мой муж погиб недалеко отсюда, когда мы отходили к Новороссийску, – очень спокойно ответила она, продолжая с ненавистью рассматривать мужика, которого только что расстреляла.
– Так твой муж белогвардеец? – удивился Юрий.
– Да, мой муж был гусарским ротмистром, а я была беременная на девятом месяце. Стояла зима. Жуткая стужа. Ветер. Степь. Сослуживцы мужа уговорили хозяев хутора приютить меня на какое‑то время. Оставили им деньги. Хозяин, Пётр Савельевич, неплохой был человек. Да и жена его, Глафира Ивановна, тоже… Их двое сыновей погибли в восемнадцатом году от рук красных, поэтому я для них как бы дочерью стала. Помогала старикам по хозяйству… – Екатерина вдруг, не закончив фразу, замолчала.
– Бог ты мой! Как она похожа на Лору с Богатяновки! – вдруг дошло до Юрия. – Но Лора была простой девчонкой‑замухрышкой. А в Екатерине даже сейчас, в эти драматические минуты, чувствуются прекрасное воспитание и внутреннее благородство, – продолжал размышлять он, в упор рассматривая сидящую рядом красивую голую женщину.
– Какие у неё грустные и очень красивые выразительные глаза. Тёмные, с поволокой! Длинные ресницы. Густые волосы цвета вороньего крыла. Нежный изгиб шеи. А грудь!
