Юрий Корчевский - Княжья служба
Я медленно вытащил саблю. Хорошая сталь, дамасская, легкая, сбалансированная, но против меча?
Рыцарь, увидев, что оружие уже в моей руке, двинулся навстречу. Шаг его был легок, несмотря на тяжелые доспехи. Похоже, противник ловок, подвижен и молод. Подходя, он с ходу ринулся в бой, ударив мечом низко над землей, метя по ногам. Я подскочил, пропустил меч и ударил его саблей по шлему. Не очень чувствительный для него удар, но оглушает и слегка сбивает спесь. Ливонец замахнулся мечом сверху, я слегка отбил лезвие меча саблей и ушел в сторону. Затем удары посыпались градом, все, что я мог – подставлял саблю, отпрыгивал в стороны, приседал – короче, оборонялся. Надо вымотать противника, подождать, когда он устанет.
Толпа, видя явное преимущество ливонца, начала его поддерживать, сопровождая каждый удар свистом и криками. Рыцарь снова пошел в атаку. Звон клинков, бешеные глаза ливонца – надвигается как танк, также закованный в броню.
Слегка запнувшись, я упал на пятую точку и, мгновенно сориентировавшись, вогнал саблю по самую рукоятку под латную юбку. Рыцарь взревел, постоял мгновение неподвижно и рухнул на меня. Я едва успел увернуться из-под падающей железной туши. Толпа притихла. Никто не успел увидеть удара. Только что рыцарь шел в нападение – и вдруг лежит, лежит неподвижно, а из-под латной юбки течет кровь.
Я обтер саблю о его штаны и задвинул ее в ножны. По толпе прошел ропот разочарования – зрителей явно не устроил такой исход поединка.
Не успел я стянуть кольчугу и отдать Петру, как ко мне подошли трое в зеленых камзолах, двое держали на плечах алебарды.
– За нарушение правил поединка и убийство вы арестованы. Сдайте оружие!
Народ на площади почти сразу рассосался, как и в наши времена – все хотели поглядеть на действие, но никто не желал быть свидетелем. Пришлось отцепить саблю, но отдал я ее Петру, а не старшему троицы. Он пошел впереди, за ним – я, процессию замыкали алебардщики.
– Петр, уходи, жди в порту, я буду ночью, – крикнул я, надеясь, что никто не поймет русского языка. Задерживаться в ихней каталажке я не собирался.
Меня привели в ратушу, провели в подвал и втолкнули в небольшую камеру. Окон в ней не было, стены сырые, на полу – сгнившая солома. В камере было четыре человека, стоял смрад от немытых тел и параши в углу. Хорошее местечко! Вот ведь, дернуло связаться с ливонцем. Впрочем, я не больно и переживал, ночью уж всяко выберусь из узилища, и не через такие стены проходил. Лишь бы Петр не потерялся, вдвоем выбираться проще и сподручнее.
Я устроился в дальнем от двери углу, камера скудно освещалась масляным светильником. Плохо, что нет окна – как узнать, что наступила ночь? Мне бы не хотелось ошибаться со временем и выйти из стены на глазах у публики.
Ко мне подсел мужичок неопределенного возраста и положения – одежда вроде и нарядная, дорогая, но сильно обтрепана, местами даже порвана и грязная.
– Русич?
– Да, из Московии.
– А я из княжества Литовского. За что сюда попал?
– На поединке, на городской площади рыцаря ливонского убил.
– Да ну? Высокий, здоровый, с усиками?
– Он.
– Это Людвиг фон Брюллов, забияка известный, но и воин умелый. Неужели насмерть?
– Да.
– Завтра с утра в ратуше суд будет, здесь подолгу не держат. Накладно городской казне заключенных содержать. За убийство могут и приговорить к повешенью.
Я непроизвольно потер шею – закончить свою жизнь на виселице уж вовсе не хотелось.
– Как ты думаешь, сколько времени?
Литвин прислушался, затем уверенно сказал:
– Вечер.
– С чего ты взял – окошка нет.
– Слышишь шаги наверху? Германцы – народ педантичный, служащие домой пошли. Скоро охрана воду принесет, вот только кормить здесь не будут.
И точно. Вскоре городские стражники принесли ведро воды и кружку. Все по очереди напились. Стало быть, до темноты еще часа два-три. Поспать бы немного, но ложиться на прелую солому, кишащую вшами, блохами и тараканами, было противно. Лучше уж посижу в углу, на голом полу.
Время тянулось медленно, наконец сокамерники начали укладываться на солому, наступало время сна. Люди вздыхали, со страхом ожидая завтрашнего суда.
Еще немного подождав, чтобы узники уснули, я поднялся, подошел к стене, что вела в коридор, и спокойно прошел сквозь нее. В коридоре было сумрачно, лишь редкие факелы на стенах освещали его. Также легко я прошел и сквозь деревянные толстые двери.
Стражник стоял недалеко от дверей, спиной к ним. Обернувшись на шорох, он с беспокойством кинул взгляд на дверь. Она была цела, и даже здоровенный замок на месте. Окинув меня подозрительным взглядом, стражник что-то пробурчал. Испытывать его терпение я не стал и пошел по улице. Было уже темно, редкие прохожие спешили к своим домам. Легкий ветерок нес запахи моря, в ту сторону я и направился.
Чем ближе к порту, тем было оживленнее, несмотря на поздний вечер. Шатались полупьяные моряки, в подворотнях толкались подозрительные личности, приставали к прохожим проститутки. Вот и порт.
Я замедлил шаги. Где искать Петра? Я пошел вдоль причалов, разглядывая суда. От одного из складов, смутно сереющих в темноте, отделилась тень. Я насторожился.
– Юрий, ты?
Я вздохнул с облегчением. Петр протянул мне мой пояс с саблей в ножнах и ножом. Быстро опоясавшись, я спросил:
– Куда теперь? Из тюрьмы я сбежал, думаю – поутру могут начать искать. Надо уносить ноги из города.
– Я уже договорился с купцом – он должен выходить в Ладогу; наш купец, русский, ждет.
– Тогда что стоим, пошли.
Мы с Петром с трудом нашли в темноте судно, с вахтенным поднялись на борт. Купец проводил нас в трюм и, уложив на груз, накрыл холстиной.
– Лежите тихо, как мыши. Поутру, раненько отшвартуемся и выходим в море, там я вас выпущу.
Я с удовольствием растянулся на тюках ткани. Кораблик мягко покачивался на волнах, и я быстро провалился в сон.
Проснулись мы с Петром одновременно от сильной боковой качки, было слышно, как в левый борт бьется волна. Откинув дерюжку, мы открыли люк и по трапу вылезли на палубу. Вокруг, насколько видел глаз, была только вода, лишь на полдень еле видна узкая полоска земли. Слава богу, выбрались.
Купец стоял у штурвала, увидев нас, улыбнулся.
– Вышли хорошо, теперь бы до Ладоги добраться. Моряки в порту говорят – неспокойно на море – даны со свеями пошаливают. Есть хотите? Мы там оставили в котле – идите, подкрепитесь.
– Как звать-величать тебя, хозяин?
– Григорием отец нарек.
– А меня Юрием.
Мы скрепили знакомство рукопожатием и направились к мачте. Под нею лежала холстина, стояли две большие оловянные чашки с кулешом, нарезанный крупными кусками хлеб. Есть хотелось просто ужасно, и мы с Петром принялись скоро стучать ложками.
