Александр Дюма - Граф Монте-Кристо
Это оцепенение длилось несколько минут, и, наконец непроглядный мрак безумия поглотил Вильфора.
Он вскрикнул, дико захохотал и бросился вниз по лестнице.
Четверть часа спустя дверь комнаты Валентины отворилась, и на пороге появился граф Монте-Кристо.
Он был бледен, взор его померк, грудь тяжело дышала; черты его всегда спокойного благородного лица были искажены страданием.
Он держал в руках ребенка, которого уже ничто не могло вернуть к жизни.
Монте-Кристо стал на одно колено, благоговейно опустил ребенка на ковер подле матери и положил его голову к ней на грудь.
Потом он встал, вышел из комнаты и, встретив на лестнице одного из слуг, спросил:
– Где господин Вильфор?
Слуга молча указал рукой на сад.
Монте-Кристо спустился с крыльца, пошел в указанном направлении и среди столпившихся слуг увидел Вильфора, который, с заступом в руках, ожесточенно рыл землю.
– Нет, не здесь, – говорил он, – нет, не здесь.
И рыл дальше.
Монте-Кристо подошел к нему и едва слышно, почти смиренно произнес:
– Вы потеряли сына, сударь, но у вас осталась…
Вильфор, не слушая, перебил его.
– Я найду его, – сказал он, – не говорите мне, что его здесь нет, я его найду, хоть бы мне пришлось искать его до Страшного суда.
Монте-Кристо отшатнулся.
– Он сошел с ума! – сказал он.
И, словно страшась, что на него обрушатся стены этого проклятого дома, он выбежал на улицу, впервые усомнившись – имел ли он право поступать так, как поступил.
– Довольно, довольно, – сказал он, – пощадим последнего!
Придя домой, Монте-Кристо застал у себя Морреля; он бродил по комнатам, как безмолвный призрак, который ждет назначенного ему богом часа, чтобы вернуться в свою могилу.
– Приготовьтесь, Максимилиан, – сказал ему с улыбкой Монте-Кристо, – завтра мы покидаем Париж.
– Разве вам здесь больше нечего делать? – спросил Моррель.
– Нечего, – отвечал Монте-Кристо, – боюсь, что я и так сделал слишком много.
XV. Отъезд
События последних недель взволновали весь Париж. Эмманюель и его жена, сидя в маленькой гостиной на улице Меле, обсуждали их с вполне понятным недоумением; они чувствовали какую-то связь между тремя внезапными и непредвиденными катастрофами, поразившими Морсера, Данглара и Вильфора.
Максимилиан, который пришел их навестить, слушал их или, вернее, присутствовал при их беседе, погруженный в ставшее для него привычным равнодушие.
– Право, Эмманюель, – говорила Жюли, – кажется, будто эти люди, еще вчера такие богатые, такие счастливые, строя свое богатство и свое счастье, забыли заплатить дань злому року; и вот, совсем как в сказке Перро, вдруг явилась злая фея, которую не пригласили на свадьбу или на крестины, чтобы отомстить за эту забывчивость.
– Какой разгром! – говорил Эмманюель, думая о Морсере и Дангларе.
– Какое горе! – говорила Жюли, думая о Валентине, которую женское чутье не позволяло ей назвать вслух в присутствии брата.
– Если их покарал бог, – говорил Эмманюель, – значит, он – высшее милосердие – не нашел в прошлом этих людей ничего, что заслуживало бы смягчения кары; значит, эти люди были прокляты.
– Ты судишь слишком смело, Эмманюель, – сказала Жюли. – Если бы в ту минуту, когда мой отец уже держал в руке пистолет, кто-нибудь сказал, как ты сейчас: «Этот человек заслужил свою участь», – разве он не ошибся бы?
– Да, но бог не допустил, чтобы наш отец погиб, как не допустил, чтобы Авраам принес в жертву своего сына; как и патриарху, он послал нам ангела, который остановил смерть на полпути.
Едва он успел произнести эти слова, как раздался звон колокольчика.
Это привратник давал знать о посетителе.
Почти тотчас же отворилась дверь, и на пороге появился граф Монте-Кристо.
Жюли и Эмманюель встретили его радостными возгласами.
Максимилиан поднял голову и снова опустил ее.
– Максимилиан, – сказал граф, делая вид, что не замечает его холодности, – я приехал за вами.
– За мной? – переспросил Моррель, как бы очнувшись от сна.
– Да, – сказал Монте-Кристо, – ведь решено, что вы едете со мной, и я предупредил вас еще вчера, чтобы вы были готовы.
– Я готов, – сказал Максимилиан, – я зашел проститься с ними.
– А куда вы едете, граф? – спросила Жюли.
– Сначала в Марсель, сударыня.
– В Марсель? – повторила Жюли.
– Да, и я похищаю вашего брата.
– Граф, верните его нам исцеленным, – сказала Жюли.
Моррель отвернулся, чтобы скрыть краску, залившую его лицо.
– А вы заметили, что он болен? – спросил граф.
– Да, и я боюсь, не скучно ли ему с нами.
– Я постараюсь его развлечь, – сказал граф.
– Я к вашим услугам, сударь, – сказал Максимилиан. – Прощайте, дорогие мои; прощай, Эмманюель, прощай, Жюли!
– Как, ты уже прощаешься? – воскликнула Жюли. – Разве вы сейчас едете? а вещи? а паспорта?
– Всегда легче расстаться сразу, – сказал Монте-Кристо, – я уверен, что Максимилиан обо всем уже позаботился, как я его просил.
– Паспорт у меня есть, а вещи мои уложены, – очень тихо и спокойно сказал Моррель.
– Отлично, – сказал, улыбаясь, Монте-Кристо, – вот что значит военная точность.
– И вы нас так и покинете? – сказала Жюли. – Уже сейчас? Вы не подарите нам ни дня, ни даже часа?
– Мой экипаж у ворот, сударыня; через пять дней я должен быть в Риме.
– Но разве Максимилиан едет в Рим? – спросил Эмманюель.
– Я еду туда, куда графу угодно будет меня везти, – сказал с грустной улыбкой Максимилиан. – Я принадлежу ему еще на месяц.
– Почему он это говорит с такой горечью, граф?
– Ваш брат едет со мной, – мягко сказал граф, – поэтому не тревожьтесь за него.
– Прощай, сестра! – повторил Максимилиан. – Прощай, Эмманюель!
– У меня сердце разрывается, когда я вижу, какой он стал безразличный ко всему, – сказала Жюли. – Ты что-то от нас скрываешь, Максимилиан.
– Вот увидите, – сказал Монте-Кристо, – он вернется к вам веселый, смеющийся и радостный.
Максимилиан бросил на Монте-Кристо почти презрительный, почти гневный взгляд.
– Едем! – сказал граф.
– Но раньше, чем вы уедете, граф, – сказала Жюли, – я хочу высказать вам все то, что прошлый раз…
– Сударыня, – возразил граф, беря ее руки в свои, – все, что вы мне скажете, будет меньше того, что я могу прочесть в ваших глазах, меньше того, что вам говорит ваше сердце и что мое сердце слышит. Мне бы следовало поступить, как благодетелю из романа, и уехать, не повидавшись с вами; но такая добродетель выше моих сил, потому что я человек слабый и тщеславный; я радуюсь, когда встречаю нежный, растроганный взор моих ближних. Теперь я уезжаю, и я даже настолько себялюбив, что говорю вам: не забывайте меня, друзья мои, – ибо, вероятно, мы с вами больше никогда не увидимся.
