Аргентина. Полная история страны. От древности до наших дней - Фернандес Антонио

Но, пожалуй, самым главным приобретением, полученным в ходе войны с Парагваем, стала окончательная консолидация аргентинской нации. Люди стали ощущать себя не уроженцами отдельных провинций, а аргентинцами, гражданами единого аргентинского государства. Как говорится – лучше поздно, чем никогда. Правда, у этого замечательного во всех смыслах достижения была и не очень-то приглядная изнанка – консолидации способствовало разорение многих провинций во время войны. Нищета и разруха, ввергавшие провинции в зависимость от щедрот Буэнос-Айреса, поспособствовали ослаблению сепаратистских настроений. Кстати, такие провинции, как Буэнос-Айрес или Санта-Фе, во время войны неплохо заработали на поставках провианта и фуража бразильским войскам. Как говорят англичане, «для одних война – это война, а для других – любимая теща».

Что же касается Бразилии, действия которой стали толчком к началу войны с Парагваем, то она получила примерно столько же парагвайской территории, сколько и Аргентина (около семидесяти тысяч квадратных километров), добилась установления свободного судоходства по реке Парагвай, а также оккупировала Парагвай на шесть лет, иначе говоря – безвозмездно пользовалась всеми парагвайскими ресурсами в течение этого времени. Пользуясь случаем, богатые бразильцы и аргентинцы скупали по дешевке земли в побежденной стране. Значительная часть этих земель пустовала, так как оставшиеся в живых жители (в основном женщины и дети) переселялись в окрестности Асунсьона, где можно было прокормиться какой-нибудь поденной работой. Демографическая катастрофа заставила новое парагвайское правительство временно разрешить многоженство, противоречащее догмам католической религии. А что прикажете делать, если в ходе войны убыль мужского населения составила девяносто процентов? Подобно Адольфу Гитлеру, Лопес отправлял сражаться всех, кто мог держать в руках оружие, – и стариков, и подростков, и даже женщин.

Разумеется, наибольшую пользу из самой кровопролитной (и, скажем честно, – самой бессмысленной) войны на Южноамериканском континенте извлекла Великобритания, должниками которой стали все участники конфликта. И если Бразилия к середине прошлого столетия полностью выплатила долги Парагвайской войны, то Аргентина продолжает выплаты по сей день. Дело не столько в деньгах, сколько в политической зависимости должника от кредитора. Великобритании удалось компенсировать утрату власти над Северной Америкой за счет экономического порабощения Южной.

Глава десятая

Либералы, консерваторы и радикалы

Промышленная революция

На момент окончания войны с Парагваем Аргентина представляла собой слаборазвитую страну, главным источником существования которой было скотоводство. Промышленность наличествовала, но она была примитивной, слаборазвитой и дополнялась ремесленным производством.

Британская экономическая экспансия привела в конце XIX века к бурному развитию аргентинской промышленности, которое впоследствии назвали промышленной революцией. Строились заводы и фабрики, прокладывались железные дороги, вдоль которых тянулись телеграфные линии, сельское хозяйство начало переходить от интенсивного пути развития к экстенсивному… Все это было хорошо, пусть даже и с учетом экономической зависимости от Великобритании, поскольку развитие всегда полезно, но, как известно, не каждая гора покрыта орегано [116] – аргентинское правительство пустило «промышленную революцию» на самотек, не заботясь о гармоничном развитии всех провинций. В результате богатые провинции с более-менее развитым хозяйством бурно развивались и богатели, а бедные провинции, по которым прокатилась железными колесами Парагвайская война, пребывали в нищете и существовали в основном за счет дотаций. Никто в правительстве не задумывался о том, чтобы при помощи льгот и прочих инструментов перенаправить часть денежных потоков туда, где они были нужнее всего. В результате сегодня по такому важнейшему показателю, как валовой внутренний продукт на душу населения, провинции Санта-Фе и Буэнос-Айрес примерно вчетверо превосходят Чако.

Сельское хозяйство способствовало международному признанию Аргентины. На мировом рынке качественные и недорогие аргентинские сельскохозяйственные продукты пользовались популярностью, а торговать с непризнанным государством как-то не комильфо, поэтому установление дипломатических отношений с европейскими и иными государствами шло довольно бойко. Пример подала Испания, признавшая независимость аргентинского государства в 1863 году, «всего-то» спустя полвека после ее провозглашения. Но что поделать – испанцам тоже хотелось покупать мясо, шкуры, шерсть и прочие аргентинские продукты. К чести обеих наций нужно отметить, что былые раздоры были очень скоро были позабыты, а общность языка и происхождения способствовала сближению и развитию связей.

Доминго Сармьенто, «наставник Латинской Америки»

Доминго Фаустино Фидель Валентин Сармьенто-и-Альбаррасин был соратником генерала Бартоломе Митре и его преемником на президентском посту. На выборах 1868 года Сармьенто обошел генерала Уркису и министра иностранных дел Руфино Хасинто де Элисальде, ставленника буэнос-айресских «денежных мешков».

При всех своих недостатках Доминго Сармьенто оказался именно тем президентом, в котором нуждалось молодое аргентинское государство, только что пережившее длительную войну. Он имел управленческий опыт, стоял на либерально-демократической платформе и по складу души был реформатором, восприимчивым ко всему новому, что могло оказаться полезным. При этом Сармьенто старался дистанцироваться от трений между унитаристами и федералистами, отголоски которых сохранились до времен его президентства. Он родился в Сан-Хуане, в бедной семье и «по определению» должен был вырасти ярым федералистом, но стал сторонником централизованного государства, поскольку именно такую модель государственного устройства считал оптимальной. Политическую борьбу за свои идеалы Сармьенто отделял от межпартийной борьбы, которую считал бессмысленной и вредной. Какая разница – федералист ты или унитарист? Важно то, что ты – аргентинец. «В Буэнос-Айресе я провинциал, а в провинции – портеньо», говорил Сармьенто, желая подчеркнуть свою нейтральную позицию, и это было правдой, а не позерством. Нейтралитет выгодно отличал Сармьенто от его конкурентов на президентских выборах. Генерал Уркиса делал ставку на провинциального избирателя, министр Элисальде – на столичного, а Сармьенто привлекал голоса аргентинцев (вы уловили разницу?).

Доминго Фаустино Сармьенто Альбаррасин

Будучи сторонником централизованного государства, Сармьенто понимал, что многие вопросы удобнее решать на местах, ведь вблизи и видно лучше, поэтому он выступал за предоставление провинциям довольно широкой самостоятельности. «Весы – вот главный инструмент политика, – сказал Сармьенто в одной из своих речей. – Все надо взвесить и добиться баланса, чтобы одна чаша весов не перетягивала бы другую. Тогда будет хорошо». Либеральные взгляды этого выдающегося человека преспокойно уживались с убеждением в том, что полная свобода нежелательна, поскольку она способна обернуться анархией, а то и новой гражданской войной.

А еще этот либерал был оголтелым расистом – увы, но это так. В 1844 году тридцатитрехлетний Сармьенто (уже не пылкий юноша, а зрелый муж) написал в одной из своих статей, что «истребление индейцев предопределено Провидением и полезно». Президент Сармьенто всячески поощрял европейскую иммиграцию, но делал он это не только из экономических соображений – для него было важно превратить Аргентину в страну «чистой» и «цивилизованной» белой расы, придерживающуюся европейских ценностей. Только белые, по убеждению Сармьенто, могли обеспечить Аргентине процветание, варвары-индейцы и метисы-гаучо на такое были не способны. При этом сам Сармьенто был сыном креола, а недаром же говорится, что «золото не бывает без примесей». [117]