Эжен Сю - Агасфер. Том 3
— Да, да, жженку!
— И пунш лить прямо в горло!
— Гарсон! — громовым голосом кричал духовный писатель. — Есть у вас лохань, котел, чан, словом, нечто громадное, чтобы можно было соорудить грандиозную жженку?
— Вавилонскую жженку!
— Пунш — озеро!
— Пунш — океан!
За предложением Нини-Мельницы последовали другие с честолюбивым crescendo.
— Есть, месье! — победоносно отвечал слуга. — У нас как нарочно недавно вылудили медную кастрюлю, в которую войдет по меньшей мере тридцать бутылок! Она еще не была в употреблении!
— Давай сюда, кастрюлю! — величественно приказал Нини.
— Да здравствует кастрюля! — провозгласили все хором.
— Вылить туда двадцать бутылок вишневки, давайте шесть головок сахара, двенадцать лимонов, фунт корицы и огня… огня… всюду огня! — продолжал командовать Нини-Мельница, испуская нечеловеческие вопли.
— Да, да, огня… всюду огня! — подхватывал хор.
Предложение Нини-Мельницы дало новый толчок общему веселью. Самые безумные шутки и остроты скрещивались, смешиваясь с шумом поцелуев, которые срывали и щедро возвращали под предлогом того, что, быть может, не дождаться и завтрашнего дня… что остается покориться и т.д., и т.д. Вдруг среди воцарившейся тишины, в минуту безмолвия, часто наступающую в самых шумных собраниях, послышались какие-то мерные глухие удары над залой пиршества. Все замолчали и начали прислушиваться.
7. ИЗ ГОРЛЫШКА
Спустя несколько минут странный стук, обративший на себя общее внимание, повторился снова, с большей силой и продолжительностью.
— Гарсон! — спросил один из пирующих. — Что там за чертовский грохот?
Слуга, обменявшись с товарищами испуганным и растерянным взглядом, пробормотал в ответ:
— Месье, это… это…
— Да просто какой-нибудь угрюмый и недоброжелательный квартирант, скотина, ненавидящая веселье, стучит нам палкой, чтобы мы потише пели… — сказал Нини-Мельница.
— Тогда по общему правилу, — поучительно произнес ученик великого художника, — если домохозяин или жилец домогается тишины, традиция требует, чтобы ему немедленно отвечали кошачьим концертом, да с таким адским шумом, чтобы он сразу оглох. Такие правила, — скромно заявил юный живописец, — приняты в международной политике, насколько я имел случай это наблюдать, между штукатурно-потолочными державами.
Этот рискованный неологизм был встречен смехом и аплодисментами.
В это время Морок, разговаривавший в стороне с одним из слуг, пронзительным голосом покрыл шумные речи:
— Требую слова!
— Разрешаем! — отвечали веселые голоса.
При молчании, последовавшем за возгласом Морока, стук наверху сделался еще сильнее и стал учащеннее.
— Жилец не виноват, — с мрачной улыбкой начал Морок. — Он не способен помешать общему веселью.
— Так зачем же он стучит, точно глухой? — спросил Нини-Мельница, опустошая свой стакан:
— Да еще глухой, потерявший палку! — прибавил юный живописец.
— Это не он стучит, — отрывисто и резко проговорил Морок. — Это заколачивают его гроб…
За этими словами наступило внезапное тяжелое молчание.
— Его гроб… нет, я ошибся, — продолжал Морок. — Их гроб, надо было сказать: по нынешним временам и мать и ребенок должны довольствоваться одним помещением…
— Мать!.. — воскликнула девушка, изображавшая Сумасбродство. — Значит, умерла женщина? — сказала она, обращаясь к официанту.
— Да, мадемуазель, бедная двадцатилетняя женщина, — грустно отвечал слуга. — Ее дочка, которую она кормила грудью, умерла вслед за нею, и все это меньше чем за два часа… Хозяину очень неприятно, что это может помешать вашему празднику… Но никак нельзя было это предвидеть… Еще вчера бедняжка распевала на весь дом… никого не было веселее ее!
Казалось, что после этих слов картину шумного веселья разом затянуло траурным креповым покрывалом. Все эти цветущие, радостные лица затуманились печалью; ничей язык не повернулся подшутить над матерью и ребенком, которых заколачивали в один гроб. Наступила такая глубокая тишина, что стало слышно тяжелое дыхание испуганных людей; последние удары молотка болезненно отдавались в сердцах; казалось, вся эта веселость, более притворная, чем искренняя, заменилась тяжелыми и скорбными мыслями, до сих пор тщательно отгоняемыми… Настала решительная минута. Необходимо было каким-нибудь сильным средством возбудить упавший дух собеседников, потому что много хорошеньких лиц мертвенно побледнело, много ушей из красных сделались белыми. В числе последних были и уши Нини-Мельницы.
Только один Голыш, казалось, стал вдвое веселее и отважнее; он выпрямил свою сгорбленную от истощения спину, лицо его слегка покраснело, и он воскликнул:
— Ну, что же ты, братец? где же водка? Где пунш? черт возьми! Разве мертвые могут заставлять дрожать живых?
— Он прав! — воскликнуло несколько голосов, желая подбодрить себя. — Прочь печали! да, да, пунш скорее!
— Пунш… вперед!
— К черту горе!
— Да здравствует радость!
— Вот и пунш, господа, — провозгласил слуга, отворяя двери.
При виде пылающего напитка, который должен был оживить ослабевшее мужество, раздались бешеные аплодисменты.
Солнце закатилось. Столовая, рассчитанная на сто мест, глубокая комната с несколькими узкими окнами, до половины завешанными бумажными занавесами; хотя время было еще не позднее, в комнате, особенно в отдаленных ее углах, было уже почти совсем темно. Двое слуг внесли на железной перекладине пунш в громадной лохани, блестевшей, как золото, и отливавшей разноцветными огнями. Огненный напиток был поставлен среди стола, к великой радости пирующих, которые начали уже забывать о страхе.
— Теперь, — вызывающим тоном обратился Голыш к Мороку, — пока жженка пылает, приступим к дуэли. Публика будет судьей… — и, показывая на две бутылки, принесенные слугой, он прибавил: — Ну… выбирай оружие!
— Выбирай ты! — отвечал Морок.
— Хорошо… получай свою бутылку… и стакан… Нини-Мельница будет считать удары…
— Я не прочь быть секундантом, — отвечал духовный писатель, — но считаю долгом заметить, мой милый, что вы затеяли серьезную игру… Право, в теперешние времена дуло заряженного пистолета, введенное в рот, менее опасно, чем горлышко бутылки с водкой, и…
— Командуйте огонь, старина, — прервал его Жак, — или я обойдусь и без вас…
— Если хотите… извольте…
— Первый, кто откажется, считается побежденным, — сказал Голыш.
— Ладно! — отвечал Морок.
— Внимание, господа… следите за выстрелами, как можно теперь выразиться, — сказал Нини-Мельница. — Только надо поглядеть, одинаковы ли бутылки: это главное… оружие должно быть равным…
