Павел Комарницкий - Последний наказ
— Не надо. Не надо так зло, госпожа…
— Нет, Вышатич. Не пойду я дальше. Устала бегать.
— Я обещал князю нашему. Ты должна выжить.
Молодая женщина чуть улыбнулась.
— Нет, Вышатич. Разве это цель в жизни — выжить любой ценой? Эта цель недостижима, потому как выжить ещё никому не удалось. Ибо все мы смертны.
Витязь помолчал. Вздохнул сокрушённо.
— Не учён я философии греческой, госпожа. Всё мечом махать, да из лука стрелять больше. Само собой, все мы смертны, тут и спору нет. Вот только пусть они умрут раньше нас. А мы потерпим сколько-то.
Она смеётся. Неужели смеётся? Точно…
— Ну вот, а говоришь, не учён философии…
— Да вот те крест! — Ратибор перекрестился, сам уже улыбаясь.
— Неуж сам дошёл до мысли такой, а, Вышатич?
— Ну да. А чем мы хуже греков-то? У них своя философия, у нас своя. Да ты видала… На пятьсот шагов достаёт русская-то философия!
…
Три окна едва заметно выделялись на фоне непроглядной темноты, царящей в горнице, серыми размытыми квадратами. Окна тут были простые, не то, что в покоях княжьих во Владимире — всего лишь прорезь в одно бревно, но забраны были всё-таки не бычьим пузырём, и не слюдой даже — мутными зеленоватыми стёклами. Купец, как-никак…
Ещё более размытым белёсым пятном, на грани видимости, выделялась побеленная русская печь, возле которой на сдвоенной широкой лавке спала сейчас княгиня. Спала ли?
Ратибор думал. Думал так, что голова трещала. Вот только толку от дум этих…
Да, конечно, она права. Послезавтра орды Батыя подойдут, обложат город… Пару-тройку дней будет идти перестрелка, воздействие на нервы осаждённых — конные отряды с воем и улюлюканьем будут налетать, пускать рои горящих стрел и откатываться, оставляя немногих убитых ответными выстрелами со стен. Город будет гудеть, как пчелиное дупло, в которое лезет медведь за мёдом, ратники будут с суровым видом стоять на стенах, воеводы и сотники решительно отдавать команды. Все будут полны решимости защищать город, не щадя живота своего.
А тем временем китайские мастера соберут свои страшные орудия, на глазах у осаждённых, едва за пределами досягаемости со стен — каких-то семьсот шагов, не больше. А пленные русичи, не успевшие укрыться за новгородскими стенами, согнанные со всех окрестных селений, будут ставить укрепы да рогатки перед воротами, предупреждая возможные вылазки осаждённых… Совсем близко будут ставить, так что можно будет расстреливать их со стен. Своих расстреливать…
А потом они же будут, надрываясь под свистящими нагайками, тянуть канаты, взводя чудовищные рычаги камнемётов. И вот уже первый камень в десяток пудов весом с шипением несётся к цели, и первый страшный удар сотрясает городскую стену…
Да, у Новгорода стены что надо — толстенная кладка из дикого камня. Они будут долго сопротивляться, эти стены. Денно и нощно будут раздаваться тяжкие удары — да, денно и нощно, потому как, пристрелявшись, китайские мастера будут вести обстрел и ночью, при свете факелов. Одни работают, другие отдыхают — такой порядок в Батыевом войске. Впрочем, часть этих жутких машин будет метать горшки с горючей смесью. Горшки легче камней, и летят дальше, в самый город, и вот уже первые пожары бушуют в Новгороде, кричат люди, передавая по цепочке вёдра с водой… Основная задача пожаров — не давать осаждённым ни сна, ни отдыха. Ни на минуту не давать, чтобы с ног валились…
А вот уже и первые проломы в таких неприступных каменных стенах. Возле проломов кипит бой — татары атакуют волна за волной, не давая возможности заделать бреши, вконец изматывая и без того уже измученных осаждённых. Проломы ширятся, множатся, защитникам города всё тяжелее…
И наконец, общий штурм. Сплошная шевелящаяся масса татар, с лестницами, гонит впереди себя всё тех же несчастных пленных, играющих теперь роль живого щита. Отборные воины Бату-хана, не растраченные на перестрелках, хорошо отдохнувшие, идут на приступ, врываясь в проломы, и вслед за ними воющая дикая масса вливается на улицы обречённого города, как вода в проломленные борта ладьи. И город тонет…
— … Проснись, проснись, Вышатич! — княгиня трясла его за плечо.
Витязь разом сел на лавке, нашаривая меч.
— Ты так стонал, Ратибор Вышатич…
— Прости меня, госпожа… Разбудил я тебя…
— Да ладно — княгиня присела на лавку рядом — Скажи, что снилось тебе?
Ратибор помолчал, обдумывая ответ.
— Мне снился приступ татарский. Приступ Новгорода, госпожа.
…
Походный шатёр Бату хана был ярко освещён множеством свечей и коптящих плошек с бараньим жиром. Повелитель Вселенной не любил темноты.
Повелитель Вселенной лежал и глядел на роскошные шёлковые драпировки, украшавшие его шатёр сверху донизу. Когда-то, не так давно, ему нравилась вся эта роскошь, все эти блестящие золотые вещицы, украшенные каменьями… Но ко всему этому привыкаешь быстро, и вскоре перестаёшь замечать.
Повелитель Вселенной думал. Он думал так, что голова трещала. Да, всё это золото, жемчуга и каменья — всё мишура, прельщающая лишь глупцов. Главное — это власть. Да, у того, в чьих руках власть, будет и всё остальное — и золото, и парча, и алмазы размером с кулак, и дивные кони, и роскошные красавицы… А у того, у кого нет власти, отнимут и всё прочее. Отнимут те, кто имеет власть.
Наедине с собой можно и не придуриваться. Бату-хан не единственный кандидат в Повелители Вселенной. Есть и другие желающие, и их немало. Сколько их уже, тех, в ком течёт благородная кровь его деда, великого и мудрого Чингис-хана? И каждый считает себя вправе… Нет, власть, поделенная между многими — это не власть. Повелитель Вселенной может быть только один, и это будет он, Бату-хан!
А золото, самоцветы и парча — что ж… У них своя роль. Это приманка для монгольских нукеров. Для славных, могучих и непобедимых воинов, цвете и красе Вселенной…
Бату-хан усмехнулся. Да, он говорит своим воинам такие слова. Они очень любят хорошие слова, эти могучие и непобедимые воины. Эти безмозглые бараны, идущие на убой…
Да, конечно, и золото они тоже любят. Но золота в мире не так много, и основная часть его достаётся отнюдь не простым нукерам, тем более рядовым номадам. Золото — для ханов, его соратников… А для простых воинов у Бату-хана есть много-много хороших слов.
