Михаил Шевердин - Перешагни бездну
— Хорош ты, комэск! И ты пойми, Осип, на кого польстился... Какой ты ненавистник буржуев, когда иностранку буржуйку, да еще жену эмира, хочешь женой сделать. Да где твоя классовая бдительность! Да кого ты привечаешь!
— А ты, комиссар, напрасно. Люся — она красивая... Нечего ее хаять. Нигде не сказано, что красному командиру жена не полагается. А что с эмиром? Так его вон как тряхнули. Он обратно и дороги не найдет. И Люси ему не видать как ушей своих. В том поруку даю. А с тебя, комиссар,— справку о браке.
— Давайте все садитесь. Потолкуем.
Разговаривать комиссару с гаремной затворницей пришлось недолго. Сам факт ее появления объяснялся просто. Любитель восточной неги эмир Сеид Мир Алимхан с удовольствием использовал предоставленное исламской религией восточному государю право иметь неограниченное число жен. Его гарем во дворце Си-тора-и-Махихассе пополнялся не только самыми красивыми девушками Бухарского ханства. Сюда доставлялись женщины из Индии, из Ирана, из России и даже из Западной Европы.
— О мой комиссар,— кокетливо лепетала она.— Я в спектакле, именуемом «Азиатский гарем», играла всегда роль героинь, и мой острый каблучок стоял на шее глупенького Алима вот здесь,— и Люси поразительно ловко сняла туфельку и коснулась ее носком затылка Осипа Гальченко. Ошалев, он перевел глаза с малютки, сидевшей у него на коленях, на разошедшуюся женщину.
— Но, но... — прогудел он. — Чего это она, комиссар?
— Молтши! — небрежно бросила француженка. — дуратшество!
Комиссар осторожно остановил ее:
— А чем вы занимались в Париже? Гм... до, так сказать… замужества?
— О, не тем, о чем вы подумали. Я французская дворянка изрода д'Арвье ла Гар, — с нагловатой улыбкой прощебетала молодая женщина, — я же говорила, вы прелестно произносите по-французски. Очаровательно. Вы из тех? Вы из дворян? Мы в Великую революцию тоже имели комиссаров из аристократов. Где-то я читала в романе.
И она нежно прищурила глаза и улыбалась обворожительно. Но комиссар холодно задавал вопросы и требовал точных ответов.
— О, я имела талант! Мои благородные родители нуждались во всем, а надо было поддерживать престиж. Они видели мою красоту — не правда ли, я хорошенькая — и имели план, чтобы иметь много денег. О, мои родители не жалели моих чувств. Но, к счастью, во мне вылупился цыпленок, именуемый талант, и я сделалась балериной. Я танцевала, мое амплуа шансонье. О, я пользовалась поклонением и имела красивые подарки. Но мои родители, такие эгоисты, требовали: «Еще! Еще!» А вы знаете, сколько требуется балерине платьев, чулок, дорогого белья. О! Мой комиссар, не сладка жизнь молоденькой девушки. Я танцевала и плакала.
Она нежно положила руку на руку комиссара и сделала вид, что не заметила, когда он вежливо, но решительно убрал ее и спросил:
— А теперь расскажите, как вы попали в Бухару? И зачем?
— О, я не делала политики. Я была женой эмира, настоящей женой. — И она глазами показала на девочку-куколку, которая ручонками на ощупь проверяла, всамделишные ли усы у доброго дяди, у которого она восседала на коленях. — Моника, не шали! Мою дочь зовут по-местному Моника-ой... Увы, я не принесла моему эмиру сына и наследника, а азиаты ценят по-настоящему таких женщин, которые рожают им сыновей. И мое положение никогда не поднималось выше второй жены. Только второй!
— Кто вас привез в Бухару?
— Меня?
— Именно... Кто он? Имя? Фамилия?
— О, не сердитесь на меня, мой комиссар. Я не могу удовлетворить ваше любопытство. Меня, бедную девочку,— о, я тогда была совсем девочкой, немного постарше ее...— и она показала глазами на куколку-дочку,— меня, да, да, купил один азиатский коммерсант. Он приехал из России, из Туркестана. Я не помню, как его звали. Совсем забыла. Я не хотела помнить его. Он сделал мне много зла. Оскорбительно для чести француженки быть рабыней. Я его проклинаю.
— И вас привез он, этот коммерсант, прямо в Бухару?
— О, про таких коммерсантов у нас в Париже говорят: торговец живым мясом. Он вез меня через Петербург. Потом мы приехали в красивый город Самарканд. Он держал меня в своей загородной вилле и обращался со мной как с рабыней, одалиской. Очень жестокий, очень отвратительный тип, садист. Затем отвез меня в эмирскнй дворец Ситора-и-Мохихассе. Не знаю, сколько он взял за меня золота.
— Вы сразу сделались... женой эмира?
— Он накинулся на меня как животное... зверь-насильник. Но потом...— В ее тоне прозвучали хвастливые нотки: — У меня красивое тело. И он не мог оставить меня. Потом, мой бог, я из хорошей семьи. Он не посмел обращаться со мной как с невольницей. Он объявил меня своей женой. Я законная жена эмира. — Француженка яростно вырвала девочку из рук комэска «три» и судорожно прижала к груди.— Моя Меника — царская дочь, шахзода, как у них называется. Настоящая, черт возьми, принцесса. Законная дочь властелина Бухары! О! Вам требуются доказательства? Нате! Мой царственный супруг прислал в гарем с главным евнухом для новорожденной мусульманский молитвенник. Вот! Смотрите. Тут печать и подпись самого Сеида Алимхана, моего мужа.
Она извлекла из бисерного ридикюля и протянула комиссару изящный томик в дорогом зеленой кожи переплете с изображением белой змеи в золотой короне. Но комиссар смотрел не столько па печати и подпись, сколько на удивительно изящные пальчики с алыми наманикюренными ногтями, которые выглядели удивительно неуместно на грубо отесанных досках убогого столика.
— Странно,— наконец сказал комиссар.— Французские волшебные сказки.— Он раскрыл книжку и полистал ее.— А-а! Да это только переплет. Тут никаких сказок. Это же «Хафтияк».
— Что? — спросила Люси.
— Ну, коран. Мусульманское священное писание. Сокращенный, так сказать, вариант для странствующих и путешествующих. Отличный рукописный экземпляр. Отличный почерк «куфи». А вплели хафтияк в переплет от сказок. Эге! — вдруг перебил он себя.— Это что? Тут кто-то в порядке самодеятельности вклеил листы, гм-гм. И не священные тексты совсем. Любопытная начинка в «Белой змее». Мадемуазель, вы не дадите посмотреть? Какие-то названия топографических пунктов... даты, схемы марш: вам верну.
— О нет! Прошу вас. Это же метрика Моники, так сказать могу.
— И все же я вас попрошу.— И он положил книгу поверх кипы бумаг.
— Умоляю! — Люси вцепилась в книгу.
— Чего это она взъярилась? — удивился Осип Гальченко.
