Рафаэль Сабатини - КОЛУМБ
Споры между светскими и духовными лицами, человеческая глупость, ошибки организаторов съедали часы и минуты, и трубачи по знаку алькальда подали сигнал, лишь когда солнце уже достигло зенита и жара стала невыносимой.
В то же мгновение загудели колокола кафедрального собора, поднятые на вершину минарета, и распахнулись огромные бронзовые двери собора, знаменуя начало праздника.
Пока зажигались свечи, алькальд, в чёрных латах и чёрном же шлеме, прошёл по двору.
За красными стенами, по массивности приличествующими скорее крепости, чем храму, ждали конные альгасилы.
Дон Мигель вскочил на коня, тут же подведённого ему, по его команде и взмаху руки всадники выстроились двумя рядами, формируя голову процессии, и со скоростью пешехода двинулись по улице, тротуары которой запрудили зрители. Жители окрестных домов наблюдали за процессией из окон и с балконов.
Альгасилы продвигались вперёд в солнечном свете, льющемся с безоблачного синего неба. Первым из Апельсинового двора вышел монах-францисканец[8] с распятием, а за ним — шестьдесят хористов, юными нежными голосами поющие «Veni Creator Spiritus». Далее следовал главный инквизитор Кордовы под хоругвью Святой палаты — зелёным крестом между оливковой ветвью и обнажённым мечем, — которую нёс монах-доминиканец. Рядом с главным инквизитором шагал приор ордена доминиканцев, позади — пятьдесят монахов этого ордена, идущие парами, с зажжёнными свечами в руках. Им в затылок шло столько же светских братьев, сплошь дворяне, в чёрных накидках с вышитым красным крестом святого Доминика. Затем новые хоругви и новые монахи, на этот раз — ордена святого Франциска. После них из ворот вышли герольд и шесть горнистов, провозгласивших появление кардинала Испании. Тот ехал на белом муле, с головы до ног — от сапог до широкополой шляпы — в ярко-красном. За ним следовала толпа его грумов и пажей в красных ливреях.
Появление кардинала послужило сигналом для стоящих на тротуарах. Люди опускались на колени, чтобы получить благословение, которое кардинал щедро раздавал правой рукой, затянутой в алую перчатку с надетым поверх неё сапфировым перстнем — знаком его сана.
Зрители не поднимались с колен, а мимо них прислужник в стихаре нёс колокол, шествуя меж двух кадильщиков, ритмично покачивающих дымящими кадилами. За ними плыло огромное золотое полотнище, которое поддерживали на золочёных шестах шесть рыцарей. Под полотнищем прелат в расшитой золотом ризе нёс золотую дароносицу. Его окружали четверо священнослужителей в белых стихарях с алыми епитрахилями. Две цепочки монахов со свечами в руках отделяли рыцарей от зрителей.
Кадильщики следовали и за полотнищем. Ещё один герольд, трубачи, и наконец появился сам король Фердинанд с обнажённой головой, в золочёной броне и белой накидке с вышитым на ней красным геральдическим крестом великого магистра ордена Алькантары. Его свиту составляли двадцать рыцарей ордена в доспехах и белых накидках.
Далее потянулись придворные, возглавляемые казначеями Кастилии и Арагона, гранды Испании, менее родовитые дворяне. Среди последних, выделяясь ростом и осанкой, шагал Кристобаль Колон.
Придворных сменила колонна воинов в стальных доспехах и с пиками в руках. Среди них плыла колоссальная фигура святого Георгия, покачиваясь на могучем скакуне. Два грума, шедших рядом, придерживали статую, не давая ей упасть.
Медленно, со многими остановками, ползла процессия под уже невыносимо жарким андалузским солнцем, среди запрудившей улицы толпы. Наконец, замкнув круг, авангард колонны достиг Калья де Альмодовара, где в специально сооружённом павильоне дожидалась королева придворные дамы.
Прошло полных три часа, прежде чем вся процессия втянулась в Апельсиновый двор и кафедральном соборе началась торжественная служба.
Эти три часа венецианские агенты использовали весьма продуктивно.
Мастерская Бенсабата как и все другие лавчонки и магазинчики, закрылась по случаю великого праздника. Но ворота во двор портной не запер, а на улице не было ни души, поскольку все ушли на торжества. Так что Галлино и Рокка проникли во двор незамеченными.
Они поднялись по лестнице, и предусмотрительный Рокка достал из кармана связку ключей. С шестой попытки ключ повернулся в замке, и дверь распахнулась.
Обыск не занял много времени. Их внимание сразу же привлёк запертый сундучок, стоявший под окном. Рокка уже собирался взломать замок, поскольку не смог подобрать ключ, но более опытный в таких делах Галлино остановил его. Ему не хотелось оставлять явных следов. С помощью Рокки он перевернул сундучок и осмотрел дно. Как он и предполагал, оно представляло собой несколько тонких планок, прибитых к массивным боковинам. Действуя кинжалом, как рычагом, он без особых усилий оторвал одну планку. Одно за другим доставал он из сундука какие-то книги, одежду, свитки пергамента и металлическую коробку. Из этой коробки Галлино вынул сложенную большую карту, вычерченную самим Колоном, несколько карт поменьше и, наконец, карту с печатью и подписью Тосканелли и его письмо.
Тонкогубый рот Галлино разошёлся в улыбке.
— Теперь у нас есть всё, что нам нужно.
Остальные карты он положил обратно в жестянку, закрыл её, через щель засунул книги, одежду и жестянку в сундук, установил на место оторванную планку, забил гвозди, и сундук вновь оказался под окном, словно его и не трогали.
Менее чем за полчаса до того, как процессия полностью покинула Мечеть, торжествующие венецианцы уже возвращались к себе.
Едва они поднялись в свою комнату в «Фонда дель Леон», возбуждённые и весёлые, Галлино запер бесценные документы в железный ящик.
— Его светлость может наградить нас годовым жалованьем, — неожиданно рассмеялся он. — Дело сделано, и оказалось, что всё не так уж сложно. А этот болван может теперь повеситься на её подвязках. Если, конечно, не задушит её сам, когда обнаружит пропажу. А нам, пожалуй, надо сматываться, да побыстрее. — Он чуть задумался. — Уедем завтра.
Но Рокка покачал головой.
— Ничего из этого не выйдет. Надо подготовиться к отъезду, нанять лошадей и всё такое. Сегодня вся Кордова гуляет, так что с нами не будут же разговаривать. Да и к чему такая спешка? Мы подождём и узнаем решение, вынесенное докторами Саламанки, чтобы доложить о нём его светлости.
— Какая разница, что они решат? — нетерпеливо возразил Галлино.
— Нам, конечно, разницы нет никакой, но дож, возможно, придерживается иного мнения.
— Задерживаться здесь опасно.
— Так ли? День или два погоды не делают. А его светлость, возможно, одобрит нашу медлительность.
