Петр Заспа - Волчий камень
Удо, спохватившись, перевел фразу командира.
– Пустое, сеньоры, пустое, – азартно прошептал дон Диего. – Другим в назидание.
Он смотрел только на пятнистый хвост, ожидая рокового прыжка.
Гюнтер выхватил из кобуры «вальтер» и передернул затвор. Затем, не целясь, навскидку, дважды нажал на курок. Два сухих хлопка слились в один. Пули защелкали по веткам кустарника и взвизгнули рикошетом от камней. Ягуар выпрыгнул, прижав уши, и исчез в зарослях.
Дон Диего как завороженный смотрел на дымящийся ствол пистолета, едва видимого в широкой ладони Кюхельмана.
– Невероятно, ствол один, а выстрела два, – удивленно произнес он и, протянув руку, добавил: – Позвольте взглянуть.
– Нет! – ответил Гюнтер, заталкивая пистолет назад в кобуру. – Наше оружие опасно для простых смертных!
Губернатор неохотно убрал протянутую руку.
– Но вы его не убили? – в раздумье спросил дон Диего. – А! Понял! Вы его смертельно ранили, и теперь эта тварь сдохнет подальше отсюда.
Обернувшись к застывшему за спиной Чуи, он сказал:
– Иди посмотри.
С видом ребенка, не получившего игрушку, он посмотрел на кобуру на поясе у Гюнтера и разочарованно произнес:
– Напрасно, сеньоры, вы подарили Лопе жизнь. Никудышный матрос, трусливый солдат, он не достоин того, чтобы из-за него лишаться такого зрелища.
Дон Диего презрительно скривился, вспомнив, что именно Лопе первым бросил саблю, увидав плывущую в небе звезду, подвешенную чужаками, и забился в кусты. Губернатор решил, что с Лопе он еще расправится. Чужаки могут подумать, что все его люди такие же бездари, неспособные не то что воевать, а даже зарезать свинью. Нет, такого позора он не простит, да и не нравился ему никогда этот Лопе.
Разочарованно вздохнув, дон Диего опустился в кресло. Теперь он внимательно рассматривал автоматы, висевшие на груди у матросов и лежавший на коленях у Отто. После стрельбы по ягуару он понял, что эти странные предметы тоже оружие.
Многое в чужаках было странным, многое пугало, но он видел и их слабость. Главный из них пожалел глупого Лопе, да и остальные с ужасом смотрели на затаившегося ягуара.
Это жалость, а жалость – это слабость. Эту прописную истину дон Диего знал с детства.
«Кто же эти чужаки такие? И откуда они взялись?» – задумавшись, ломал он голову.
В их сбивчивую сказку он не поверил сразу. Не потому, что никогда не слышал о воинах правителя морей, а потому, что вообще никогда не верил в подобные сказки. И даже когда пастор Соломон пытался завести с ним разговор о боге и раскаянии, он попросту отвесил ему пару хороших затрещин. А потом еще и погонял его по поселку, на радость его пастве. Да и в ожидающий его впереди ад он тоже не верил. Потому что знал: если бы где-то был дьявол и взглянул он на жизнь дона Диего, то не стал бы дожидаться его прибытия в ад, а еще при жизни прислал к нему на остров чертей с котлами и сковородками. Что же касается бога, то за свою долгую и буйную жизнь дон Диего скормил акулам немало капелланов, пасторов и прочих духовников – французских, португальских, голландских, да и испанских, случалось. Бывало, что, разгулявшись, его люди грабили и сжигали церкви на других островах. И ни разу не разверзлось небо, не ударила молния гнева и не испепелила страшного грешника дона Диего.
Так что эти сказки, сеньоры подводники, оставьте своим детям. Знать бы только, в какой стороне живут ваши дети и на каком языке говорят? Язык, кстати, показался ему знакомым. Когда-то он слышал такие же каркающие слова. Пусть их послушает корчащий из себя святошу пастор Соломон. Этот трухлявый пень бывал в разных землях, может, и узнает, чей это язык. Много, конечно, было в чужаках загадочного, темного и непонятного. Они казались одновременно и сильными своей таинственностью, и слабыми, наивными как дети. Но когда дон Диего не мог чего-то понять, он всегда вспоминал давно произошедший с ним случай. На базарной площади заезжие комедианты смешили сбежавшихся зевак. Маленькая девочка с лицом взрослой женщины танцевала на канате на высоте колокольни. Затем сразу не понравившийся дону Диего толстяк с лицом, раскрашенным, как зад павиана, бросал ножи, вгоняя их вокруг отплясавшей на канате, а теперь привязанной к бревну девчонки. Толпа была в восторге. Потом толстяк пускал изо рта огонь и наконец достал длинную шпагу и загнал ее себе в горло по самый эфес. Удивленный дон Диего, понимая, что такого не может быть, потому что не может быть, вышел на помост и протянул факиру свою шпагу – на, мол, проглоти. Ободренный ревом толпы, он поймал попытавшегося удрать толстяка и заставил его взять в руки блестящую сталь. Как этот жирный боров изворачивался и пытался улизнуть! Наконец терпение дона Диего лопнуло. Рассвирепев, он понял, что его дурачат. Схватив факира за волосы, он все-таки воткнул ему в рот свою шпагу.
Чувство, что его обманывают, не покидало дона Диего и сейчас. С его лица слетела маска радушного хозяина. Он не замечал перешептывающихся и смотревших на него с удивлением гостей.
Из раздумья его вывел появившийся Чуи. Он молча пересек террасу и, поймав взгляд губернатора, отрицательно покачал головой.
– Ничего? Нет ни крови, ни клочков шерсти? – удивленно спросил дон Диего. – Ты хорошо все осмотрел?
И, получив утвердительный кивок, он довольно ухмыльнулся и спросил у Кюхельмана:
– Сеньор, вы промахнулись. Как такое может быть?
Гюнтер беспокойно заерзал на стуле. Он даже и не думал целиться. Но даже если бы попробовал стрелять прицельно, то с такой дистанции и в скрытую в кустах цель попасть из короткоствольного «вальтера» невозможно. Но как объяснить ехидно улыбающемуся губернатору, почему эпический воин, способный взглядом сжигать острова, не смог попасть из могучего оружия в какого-то ягуара?
Он переглянулся с Отто. Старпом хотел подсказать какую-то версию, но Гюнтер неожиданно услышал собственный голос:
– Настоящий воин никогда не убивает ради убийства! Своей цели я достиг – я спас вашего человека от неминуемой гибели. Как командир армии, побывавшей не в одном бою, советую вам: не разбрасывайтесь своими людьми ради кровавого зрелища.
Гюнтер назидательно поднял палец вверх, будто учитель, отчитывающий несмышленого ученика. Ему казалось, что именно так должен говорить воин, стоящий на высшей ступени военного искусства. Однако не покидало чувство, что он переигрывает и получается как-то фальшиво. Но Гюнтер себя успокоил тем, что для темного шестнадцатого века сойдет.
Для дона Диего такие умозаключения оказались тяжеловесны. Выслушав перевод, он наморщил лоб, переваривая услышанное и неожиданно взорвался громовым хохотом:
– Лопе! Меня спасет Лопе!
