Клад Сенак - Пещеры Красной реки
— Быстрей, быстрей, мой волчок! Поднимайся, дружище, бежим! Мадаи вернулись, понимаешь? Это, конечно, они развели такой большой костер, чтобы отпраздновать свое возвращение в родные места. Сейчас все, наверное, пляшут вокруг костра, поют и веселятся… Мы должны быть вместе с ними на этом празднике! В путь, Як, в путь!
Як тяжело вздохнул. Он предпочел бы еще немного отдохнуть. Но Нум, схватив приятеля за передние лапы, заставил приплясывать вместе с ним веселый танец, не обращая внимания на жалобные повизгивания волчонка.
— Я увижу мою маму, моего отца, моих братьев! Я увижу маленькую Циллу!
В эту счастливую минуту Нум совсем забыл о том, что может не встретить кого-то из близких. Они, конечно же, все тут, они счастливы, что нашли его и Абахо живыми и невредимыми! Нуму казалось, что он слышит удивленные возгласы сородичей:» Как ты вырос, Нум! И ты больше не хромаешь! А кто с тобой? Твой ручной волк? Можно погладить его? Он нас не укусит?»И Нум, счастливый и гордый, станет показывать всем, как надо гладить Яка, тихонько проводя по короткой и жесткой шерстке от лба к загривку, почесывая за ушами и приговаривая ласковые слова… Он ничуть не сомневался в том, что эти ласки доставят Яку такое же удовольствие, как в тех случаях, когда он гладит его сам. До родных пещер оставалось еще более двух часов ходьбы. Но, забыв о своей усталости и слабости волчонка, Нум несся как вихрь сквозь каштановые и дубовые рощи, не обращая внимания на ветки, царапавшие и хлеставшие его по лицу.
Як бежал за ним с трудом, строптиво прижав уши к затылку и скривив губы в недовольной гримасе. Из горла его время от времени вырывалось глухое недовольное ворчание. К чему такая безумная гонка, в которой, по его, Яка, мнению, нет никакой надобности?
Наконец они достигли устья долины, и Нум остановился, чтобы перевести дыхание перед подъемом на крутой береговой откос. Пока они мчались словно одержимые по лесам и холмам, ночь успела опуститься на землю, и Нум уже не различал больше впереди высокого столба серого дыма, возвещавшего о возвращении Мадаев. Но то, что открывалось его взору теперь, было несравненно прекраснее.
На широкой площадке перед входом в жилище вождя пылал гигантский костер. Бушующее пламя взвивалось алыми языками к ночному небу, озаряя багровым светом окрестные скалы. В его фантастическом освещении они казались отлитыми из золота или меди.
А вокруг этого великолепного костра, четко выделяясь черными силуэтами на его огненном фоне, кружились в стремительной пляске Мадаи, празднуя свое прибытие в родные края.
Все мужчины были в парадных одеяниях. Высокие прически украшали их головы, пышные меховые одежды развевались за плечами, на мускулистых руках и лодыжках красовались браслеты из резной кости, разноцветных камушков и раковин. Мужчины плясали боевой танец, высоко вскидывая колени и потрясая оружием, а женщины, усевшись в круг возле костра, ударяли ладонями в такт пляске или били в барабаны из кожи оленя, натянутой на высушенные и выдолбленные тыквы.
Громкая, радостная песня летела к темному небу, усыпанному крупными и яркими осенними звездами.
Нум не мог еще различить с такого расстояния лиц танцоров. Ему показалось, однако, что он видит среди них высокую, широкоплечую фигуру отца. Сердце мальчика радостно забилось. Он обернулся и возбужденно крикнул:
— Як, идем скорей! За мной!
Только тут Нум заметил, что волчонок отстал от него на несколько десятков шагов. Присев на задние лапы, навострив уши и подняв вверх острую морду, Як настороженно втягивал ноздрями ночной воздух. Вид у него был угрюмый и встревоженный.
« Мне незнакомы эти запахи, — казалось, думал Як. — Насколько я могу понять, это запахи людей… чужих людей…»Шерсть на спине волчонка встала дыбом. Человеческие существа — за исключением Абахо и Нума — вызывали теперь в нем лишь недоверие и жгучую ненависть. Боль от нанесенных Гоуром ударов была еще свежа в памяти Яка. Правда, запах Мадаев ничем не напоминал едкого запаха прогорклого тюленьего жира, которым так и разило от Больших Ступней, но дикое сердце молодого волка все равно было полно сомнений. Как узнать, будут ли эти новые люди добры к нему? Вдруг они тоже начнут обижать его?
Поняв настроение волчонка, Нум подбежал к нему и порывисто обнял за шею:
— Не бойся, мой маленький Як! Мадаи не причинят тебе зла! Нет, нет, они будут очень рады нам. И они непременно полюбят тебя, потому что я тебя люблю. Пойдем со мной, не бойся!
Як дал уговорить себя. Что ему оставалось делать? Бросить Нума и вернуться снова к дикой жизни? Ну нет, он даже думать об этом не хотел! Ведь он любил своего сумасбродного молодого хозяина. Долгие месяцы провел Як вместе с людьми, деля с ними кров и пищу и засыпая вечером в блаженной уверенности, что никто не нападет на него врасплох во мраке ночи, а утром снова будет пища, которую не надо добывать. Пещеры Красной реки заменили ему родную берлогу, стали его жилищем, его собственной территорией.
Но именно по этой причине волчонок имел все основания считать Мадаев дерзкими захватчиками и чужаками.
Скрепя сердце Як последовал за своим молодым хозяином. Он понуро плелся позади Нума на полусогнутых лапах, готовый при малейшей опасности отпрянуть в сторону и спастись бегством. Боевые палицы и копья, которыми размахивали в такт пляске танцоры, напоминали маленькому волку страшную дубину Гоура, и он не мог сдержать глухого рычания, вырывавшегося временами из его глотки.
А Нум уже забыл о своем четвероногом друге. Он вдруг увидел Мамму, подходившую к костру с большой ивовой корзинкой, наполненной доверху дикими яблоками и грушами.
Мамма выглядела немного постаревшей. Ее смуглое лицо, дышавшее, как всегда, кротостью и добротой, хранило следы перенесенных испытаний и какого-то большого горя, о котором Нум еще не знал. Укутанный в меха ребенок крепко спал за ее плечами, ничуть не обеспокоенный царившим вокруг шумом. Нум подумал, что мать малыша, вероятно, сильно устала с дороги или чувствовала себя нездоровой, и Мамма со своей обычной отзывчивостью взяла у нее ребенка.
Нум прорвался сквозь толпу танцоров, перемахнул через языки пламени, раздвинул ряды сидевших на корточках женщин, продолжавших ритмично ударять в ладони, и повис на шее Маммы:
— Мамма! Мамма! Это я!
Корзина выскользнула из рук Маммы; яблоки и груши покатились по земле. Нум услышал ее радостный, до боли знакомый голос:
— Нум! Мальчик мой!
Ах, какое это было счастье, какое блаженство! Уткнувшись лицом в материнское плечо, Нум чувствовал, как слезы, помимо воли, наполняют его глаза. Он так долго ждал этой минуты, так долго мечтал о ней, так горячо надеялся, что его дорогая Мамма не погибла и он сможет когда-нибудь обхватить ее шею руками и прижаться, как маленький, к ее груди! Прильнув к матери и не смея поднять лица, залитого счастливыми слезами, Нум вдруг обнаружил, что Мамма почему-то стала меньше ростом. Ему пришлось даже немного нагнуться, чтобы обнять ее. Ребенок, разбуженный его бурным объятием, орал во все горло. И внезапно Нум понял, что не Мамма за время их разлуки стала ниже, а он, Нум, вырос.
