Вальтер Скотт - Черный карлик
— Ради бога, — взмолился Эллисло, — хоть сейчас избавьте нас от своих глупостей.
— Ну что ж, хорошо, — ответил тот, — тогда вместо глупостей дарую вам свою мудрость, какова бы она ни была. Если мы и выступили как дураки, давайте же не будем отступать как трусы. Мы уже натворили достаточно, чтобы навлечь на себя подозрение и мщение правительства. Так нечего сдаваться, пока мы не сделали хоть что-нибудь, чтобы их заслужить. Ну что? Неужели никто не хочет произнести тост? Тогда я покажу пример.
Поднявшись с места, он наполнил пивной бокал до краев красным вином и жестом предложил всем последовать его примеру и встать. Все повиновались — более именитые гости несколько неохотно, другие — с энтузиазмом.
— Итак, друзья, я провозглашаю главный тост сегодняшнего дня: за независимость Шотландии и за здоровье нашего законного монарха, короля Иакова Восьмого, высадившегося в Лотиане и, как я полагаю, уже захватившего свою старинную столицу!
Он осушил бокал до дна и швырнул его через плечо.
— Пусть никогда, — заявил он, — менее достойный тост не осквернит его!
Все последовали его примеру и под звон разбивающегося стекла и громкие выкрики поклялись сражаться и умереть за политические идеалы, провозглашенные в тосте.
— Вы сделали первый шаг при свидетелях, — шепнул Эллисло Маршалу,
— однако, я полагаю, это даже к лучшему. Так или иначе, мы не сможем теперь отступить от намеченного пути. Только один человек (он устремил взгляд на Рэтклифа) отказался поддержать тост, но к этому мы еще вернемся позже.
Поднявшись, он обратился к собравшимся с горячей речью, обличавшей правительство и его мероприятия; в особенности он обрушился на договор об унии с Англией, который, по его утверждению, лишил Шотландию независимости, свободы торговли и чести, опутал ее цепями рабства и бросил к ногам соперника, против посягательств которого она в течение стольких лет с честью защищала свои права, преодолевая огромные опасности и проливая реки крови.
Вопрос был жгучий, и он нашел живой отклик у всех присутствующих.
— Наша торговля пришла в полный упадок, — отозвался с другого края стола старый Джон Рукасл, джедбергский контрабандист.
— В сельском хозяйстве застой, — сказал лэрд Впоукен-Герт-Флоу, на землях которого с сотворения мира не росло ничего, кроме вереска и черники.
— Каленым железом выжигают нашу веру, — сказал прыщеватый пастор епископального молитвенного дома в Кирк-Уистле.
— Чего доброго, скоро мы не посмеем ни подстрелить оленя, ни поцеловать девушку без разрешения совета старейшин или церковного казначея, — заметил Маршал-Уэллс.
— Ни распить четверть бренди морозным утром без разрешения акцизного, — подхватил контрабандист.
— Ни выехать в горы темной ночью, — воскликнул Уэстбернфлет, — не спросив разрешения у молодого Эрнсклифа или у мирового судьи, пляшущего под дудку англичан! Ведь были же золотые денечки на границе, когда ни миром, ни правосудием там и не пахло!
— Вспомним, сколько зла нам причинили в Дарьене и Гленко, — продолжал Эллисло, — и возьмемся за оружие, дабы защитить наши права, наше состояние, нашу жизнь и наши семьи.
— Отстоим истинно епископальное посвящение в духовный сан, без коего немыслимо законное духовенство, — добавил священнослужитель.
— Положим конец пиратским налетам Грина и других английских грабителей на наши суда, ведущие торговлю с Индией, — сказал Уильям Уиллисон, бессменный шкипер и один из совладельцев брига, ежегодно совершавшего четыре рейса между Кокпулом и Уайтхэвеном.
— Помните об исконных свободах! — вставил Маршал. Ему, казалось, доставляло удовольствие подогревать энтузиазм, который он сам вызвал; он напоминал озорного мальчишку, который, открыв шлюз в мельничной плотине, наслаждается грохотом приведенных им в движение колес и ни на минуту не задумывается о несчастьях, которые это может вызвать.
— Помните о свободах! — повторил он. — К черту гнет, поземельный налог, пресвитерианских попов и память о старом Уилли, которому мы обязаны всем этим!
— Будь проклят акцизник! — вторил ему старый Джон Рукасл. — Я зарублю его своей собственной рукой!
— Долой судью и констебля, — снова заговорил Уэстбернфлет. — Я сегодня же всажу в каждого из них по пуле!
— Итак, — сказал Эллисло, — все согласны с тем, что мириться долее с существующими порядками нельзя.
— Согласны, все до одного! — отвечали гости.
— Не совсем так, — сказал мистер Рэтклиф, — ибо, не надеясь утихомирить столь бурные страсти, я, тем не менее, позволю себе заметить, если мнение одного из присутствующих что-нибудь значит, что согласен далеко не со всеми жалобами на существующие порядки и решительно протестую против безумных мер, с помощью которых вы предлагаете их исправить. Мне кажется, что многое было высказано здесь сгоряча или, может быть, ради шутки. Однако есть такие шутки, которые близки к правде; и вы не должны забывать, джентльмены, что стены имеют уши.
— У стен могут быть уши, — возразил Эллисло, взирая на Рэтклифа со злобным и торжествующим видом, — но некий домашний шпион, мистер Рэтклиф, скоро лишится своих ушей, если посмеет оставаться долее в семье, которой он непрошено навязал себя, где он вел себя нахально и самонадеянно и откуда его выставят, как опозорившегося мошенника, если только он сам не уберется восвояси.
— Мистер Вир, — возразил Рэтклиф со спокойным презрением, — я вполне отдаю себе отчет в том, что с того самого момента, когда мое присутствие станет ненужным для вас, — а это неизбежно в связи с тем рискованным предприятием, на которое вы пускаетесь, — мое дальнейшее пребывание здесь станет небезопасным, поскольку вы и раньше едва терпели меня. Но одно определенное обстоятельство послужит мне защитой, — и довольно надежной, — ибо вы, безусловно, не захотите, чтобы я рассказал этим джентльменам и людям чести о тех исключительных обстоятельствах, которые в прошлом связали мою судьбу с вашей. В остальном я только рад, что наши отношения кончились. Я полагаю также, что мистер Маршал и другие джентльмены гарантируют неприкосновенность моих ушей, а главное горла (опасаться за него у меня больше оснований) в течение этой ночи. Я уеду из замка не раньше завтрашнего утра.
— Быть по-вашему, — молвил в ответ мистер Вир, — и можете быть покойны: я не причиню вам зла, потому что это ниже моего достоинства, а совсем не потому, что боюсь раскрытия каких-то там семейных тайн, хотя ради вашей собственной безопасности я очень не советую вам этого делать. Ваши услуги и посредничество теряют всякое значение для человека, который рискует всем. В борьбе, которая нам предстоит, мы либо обретем законные права, либо у нас несправедливо отберут все, что мы имеем. Прощайте, сэр.
