Фредерик Марриет - Приключения Виоле в Калифорнии и Техасе
Сердце у меня замерло, и я на минуту оцепенел. Змея высвободилась, почти мгновенно обвилась вокруг моей ноги и укусила меня раза два или три. Острая боль привела меня в себя, но было уже поздно. Я увидел, что погиб; в бешенстве искромсав гадину ножом и вернувшись к костру, я уселся на одеяло перед огнем.
Мысли мои крутились вихрем. Умереть таким молодым и такой собачьей смертью! В моей памяти оживали счастливые сцены моего детства, когда у меня была мать, когда я весело играл среди золотистых гроздьев винограда в солнечной Франции, когда позднее я путешествовал с моим отцом по Италии, Палестине и Египту. Я думал также о шошонах, о Рохе и Габриэле и вздыхал. Это была моральная агония, так как физическая боль прекратилась, и моя нога онемела от паралича.
Солнце садилось, и багровые полосы заката напоминали мне, что и мое солнце скоро закатится; и жгучие слезы покатились по моим щекам, так как я был молод, очень молод, и не мог найти в себе достаточно мужества и покорности судьбе, чтобы спокойно умереть такой ужасной смертью. Будь я ранен в бою, во главе моих храбрых шошонов, я встретил бы смерть равнодушно; но умереть бесславно, как собака! Это было ужасно. Я опустил голову на колени и думал о том, как мало мне остается жить.
Из этого оцепенения вывела меня моя лошадь, которая подошла ко мне и стала лизать мне шею. Верное животное чувствовало, что что-то обстоит неладно, потому что на закате солнца я обыкновенно чистил его, распевая испанские романсы или индейские военные песни. Оно понимало, что я страдаю и по-своему выражало мне свое сочувствие.
Оглянувшись на нее, я заметил неподалеку от себя несколько кустиков змеиной травы, сок которой считается противоядием против укуса гремучей змеи. Я хорошо знал это растение, но не верил в его целебные свойства. Однако утопающий хватается и за соломинку. Напрягая все свои силы, я добрался до травы и выкопал два или три корня.
Эти коренья я изрезал на мелкие куски и бросил их в воду, кипевшую в котелке. Вскоре получился темно-зеленый отвар, который я выпил; он был щелочного вкуса и отзывался смолою. Затем я разрезал мокассин, так как снять его было невозможно с распухшей почти вдвое против обыкновенного размера ноги, и, пожевав корней, приложил их к укушенным местам и обвязал шарфом и носовым платком. После этого я снова наполнил котелок водой и полчаса спустя выпил вторую порцию горького отвара. Минуту спустя я почувствовал головокружение, за которым последовал обильный пот, а затем в глазах моих потемнело, и я потерял сознание.
На следующее утро меня разбудила лошадь, снова лизавшая мне лицо. Я удивился, почему проснулся так поздно. Голова моя страшно болела, и я убедился, что жгучие лучи солнца уже часа два припекали мое незакрытое лицо. Не сразу я собрался с мыслями и сообразил, где нахожусь. Наконец, воспоминание о вчерашнем происшествии пробудилось во мне, и я пожалел, что не умер во время своего обморочного состояния, так как приписывал свою слабость действию яда и не сомневался в близости смерти. А все вокруг меня дышало таким весельем. Тысячи птиц распевали, услаждаясь своим утренним концертом, а тихий ропот потока точно приглашал меня утолить палящую жажду.
Я решил встать и попытаться достать воды; но сначала медленно протянул руку и ощупал колено. Я ожидал найти свою ногу толстой, как бревно; и с радостью, от которой у меня захватило дух, убедился, что опухоль исчезла, и к ноге возвратилась чувствительность. Ободренный этим, я добрался до потока, напился и умылся. Я все еще чувствовал слабость и лихорадочное состояние и знал, что хотя непосредственная опасность миновала, но мне придется еще долго болеть. Я с трудом оседлал моего верного коня, взобрался на него и поехал к команчам. Сознание оставило меня раньше, чем я добрался до деревни. Меня нашли на земле, а моя лошадь стояла подле меня.
Только две недели спустя я очнулся, слабый и изнуренный. Все это время я был на волосок от смерти. По-видимому, к укусу змеи присоединился солнечный удар.
Когда я пришел в сознание, то с удивлением увидел подле своей постели Роха и Габриэля; экспедиция уже вернулась из похода. Деревни кайюгов были сожжены, почти все их воины перебиты, а уцелевшие разбежались и попрятались по ущельям и горным проходам в известных только им убежищах. Две мексиканские девушки были освобождены, но они не могли сообщить, что сталось с тремя женщинами.
Уход и внимание друзей и целительное действие прекрасного климата скоро восстановили мое здоровье, но долго еще я был слишком слаб, чтобы ездить верхом и предаваться физическим упражнениям. В течение этого времени Габриэль часто делал экскурсии к югу и даже в мексиканские поселения и привез из своей последней поездки известие, заставившее индейцев отказаться в этом году от охоты и остаться дома. Генерал Ламар и его товарищи составили план не только предательский, но и явно нарушавший все международные законы. Впрочем, другого и ждать нельзя было от людей, которые умертвили своих гостей, явившихся по их приглашению и под охраною белого флага. Я имею в виду избиение команчских вождей в Сан-Антонио.
Президент Мексики Бустаменте был склонен прекратить враждебные отношения с Техасом. Техасцы отправили послов для переговоров о признании их независимости и о заключении союзного договора, а тем временем Ламар, вопреки всякой чести и совести, втайне подготовлял экспедицию, которая под видом торгового каравана намеревалась завоевать Санта-Фе и северные мексиканские провинции. Эта экспедиция техасцев должна была пройти через область команчей, причем деревни последних, оставшиеся без защиты, были бы по всей вероятности ограблены, а женщины и дети перебиты. Это соображение и заставило команчей поспешно вернуться домой.
ГЛАВА XX
Во время моего выздоровления моя палатка или, точнее сказать, лужайка перед нею сделалась чем-то вроде клуба, куда собирались воины и старейшины племени покурить и побеседовать о делах давно минувших дней. Некоторые из рассказанных ими историй показались мне интересными, и потому я сообщу их читателю. Один старый вождь рассказал следующее:
— Расскажу вам, как я увидел в первый раз Шкоте-Нах-Пишкуон, или огненную лодку. С того времени трава в прерии увядала пятнадцать раз, а я стал слабым и старым. Тогда я был воином и снимал много скальпов на восточных берегах Сабины. Тогда и бледнолицые, жившие в прериях, были хорошие люди; мы воевали с ними, потому что они были нашими врагами, но ни они у нас, ни мы у них ничего не воровали.
— Так вот в то время мы охотились однажды весною за буйволами. Кадды, ныне маленькое племя голодных собак, были тогда большим и сильным народом, область которых простиралась от Кросс-Тимберс до вод великого потока на востоке. Но они стали пьяницами; они выменивали все свои меха на огненную воду и возвращались в свои деревни отравлять своих сквау и делать глупцами своих детей. Вскоре у них не осталось ничего на продажу; но так как они уже не могли обходиться без огненной воды, то принялись воровать. Они крали лошадей и быков у бледнолицых и говорили: «Это сделали команчи». Они убивали трапперов и путешественников, а затем шли к янки и говорили им: «Ступайте в вигвамы команчей, там вы найдете скальпы ваших друзей». Но мы не обращали на них внимания, так как знали, что это неправда.
