Анатолий Коган - Войку, сын Тудора
Газии невольно стали жаться друг к другу, сотня к сотне, полк к полку. Кое-где возникала давка, люди нарушали строй. Беспокойство и гнет неизвестности все сильнее делали свое дело; тем более, что пушечные выстрелы доносились так же часто, как прежде, а голос труб стал еще настойчивее и живее, словно музыканты подбадривали воинов. И чем дальше, тем более казалось: рев труб и бучумов доносится уже отовсюду, османы — окружены. Тогда-то и стали появляться в их колоннах просветы, о которых господарю доложили дозорные.
И вот захватчики, теряя друг с другом связь, обманутые туманом и казавшимися вездесущими трубачами, начали уступать слепому велению страха. Не видя, кто перед ними, не зная более, с какой стороны должны быть задние, а где — идущие впереди, но слыша за стеной холодного пара неясные крики и звон оружия, турки начали вступать в бой друг с другом. Молдавский туман помогал начавшемуся братоубийству осман: туман слепил их, пугал разлапистыми призраками, показывая руку, саблю, чей-то шлем, а потом прятал все за собой, не позволив опомниться, понять, что показался свой. И турки стали во многих местах рубиться — товарищ на товарища, чета на чету. Крики, стоны, лязг клинков, бешеные проклятия — все это известило ждавших своего часа защитников Молдовы, что смятение овладело противником. Слепая ярость страха жарким смерчем прошлась над вытянутой на дне долины армией Гадымба-евнуха. И ни вопли чаушей, беков и десятников, ни приказы посланных к полкам гонцов командующего, повелевшего всем под страхом смерти оставаться на месте и ждать его распоряжений, — ничто не могло уже помочь.
Штефан-воевода глубоко вздохнул. Судя по всему, пора!
Князь вынул из ножен саблю. Узорчатая, с золотой насечкой по лезвию, отчеканенная лучшими мастерами Каффы, она рассекла густой туман, словно внезапно сверкнувший солнечный луч. И следом выхватили сабли, мечи и палаши бояре, куртяне и витязи. Вынуло ясные клинки давно приготовившееся к бою войско Молдовы, ее земские войники, вся Земля. И каждый муж страны вкусил до конца от радости, которую рождает холодный блеск стали, от льющегося из лежащей в его руке холодной рукояти чувства уверенности и силы, будто может он вспороть сейчас чистым лезвием самую дальнюю даль и, откинув ее полы, открыть все чудесное и доброе, что лежит за нею, что от него всегда ревниво прячут пространство и время. Чего ведь не сделает человек, за доброе дело обнаживший саблю, если смел он и молод сердцем. Захочет — и вырубит себе из Европы или Азии новую державу. А не сладит с недобрым роком — и может, уходя от судьбы, грудью броситься на верную саблю, когда замкнется круг.
По знаку Штефана заиграли трубы, забили литавры княжьей четы. И отозвались бучумы, рога и барабаны по всему фронту молдавских отрядов.
И двинулись вниз по склону в пешем строю полки великого господаря. На родной земле туман не бог быть им помехой, они и в тумане находили врага.
Из леса, волна за волной, выплеснулась на скат холма грозная бурая масса, неотвратимо сползающая вниз. Будто начался горный оползень, словно все кодры Молдовы устремились, постепенно ускоряя свое движение, на незванного гостя в низине. Будто олени, кабаны, медведи, волки, зубры, сосны, дубы, буки, клены — все живое, что было на лице этой земли, слилось в единый вал и покатилось в долину, чтобы раздавить проползающего по ней червя в сто тысяч голов. И вправду, ряды громадных бойцов в тулупах, в многослойных льняных доспехах можно было принять за строй сказочных великанов, покинувших неведомые лесные пещеры, чтобы защитить этот край. Выставив копья и древки, к которым острием вперед были прикреплены лезвия длинных кос, изготовив сабли, палицы, боевые молоты и топоры, крестьянское войско Молдовы сближалось с закаленной в боях армией Сулеймана Гадымба.
На середине склона бойцы, приостановившись, выпустили в своего противника тучу стрел. И сразу пустились бегом. Это уже был «юреш» — атака.
Хоругви Молдовы с размаху ударили в самую середину армии Гадымба. Турки — их было все-таки очень много — кое-где успели выставить копья, приготовить ятаганы и сабли. Кое-где грянули нестройные залпы из аркебуз. Но остановить противника на полном разбеге османские аскеры уже не смогли. Четы и стяги молдаван глубоко врезались в тело турецкого дракона. И сражение сразу разбилось на тысячи мелких схваток. Янычары, акинджи и азапы могли проявить в них свое умение рубиться, но утратили главное преимущество регулярного войска — общий строй, единый порыв и маневр, согласные действия тысяч дисциплинированных и хорошо обученных бойцов.
Удар пришелся по середине колонны. А голова ее и остатки арьегарда, скованные болотом, не могли помочь.
Но и теперь, на грани разгрома, многие аскеры Сулеймана продолжали сражаться стойко и умело. Полки, сотни и даже небольшие кучки воинов становились нередко в круг, прикрывались щитами и ощетинивались оружие. И каждая такая группа газиев сама по себе стоила небольшого войска. Из круга оборонявшихся в отчаянных вылазках вырывались конные спахии или пешие янычары.
Беглый холоп силач Цопа бился бок о бок с рыцарем в роскошном легком доспехе с двуглавыми орлами на плаще. Простодушный Цопа с трудом поверил бы, узнав, в ком он так удачно нашел тогда напарника. Вчерашний раб боярина Кынди подобранным им турецким топором на длинном древке врубался в османский щит и рывком наклонял его к себе, а то и вовсе вырывал из рук противника, а князь Александр Палеолог, потомок кесарей Рума и шурин господаря Молдовы, двумя руками втыкал из-за спины холопа тяжелое копье в эту брешь, точным ударом сваливая каждый раз другого газия ислама. Мош Выртос, белобородый богатырь с Днестра, дрался рядом с другим старым воином, вельможным паном Гангуром, пыркэлабом Орхея, чье сердце, не вытерпев, толкнуло его, как бывало в юности, в самую гущу свалки. Где боярин, ворочая тяжким копьем с крюком, зацеплял турецкий панцирь и вытаскивал его владельца из ряда, там поспевал с дубиной Выртос, вбивая супостата в грязь. И оба были вполне друг другом довольны.
Горожанин-плотник, подставив скованный сталью щит, спасал от пущенного из арбалета дротика сорокского лучника в льняном кожухе. Хотинский крестьянин, метнув копье, останавливал острый нож румелийского азапа, готового прикончить сбитого им с ног белгородского шорника. Купец-католик из Кымпулунга отбивал ятаган, направленный в сердце гусита из Сучавы. Попав в окружение целого ряда осатаневших турецких пушкарей, спина к спине отбивались от топчиев сын врача Исаака иудей Давид и поджарый свирепый инок из Путнянской обители, — оба рыжие, как Иуда, и неукротимые, как братья Маккавеи. А мастер Кырлан, кузнец из Романа, выносил в это время на сильных руках из свалки мастера Илиодора, камнереза из Килии, потерпевшего неудачу в скоротечном поединке с дервишем-воином из охраны турецкого наряда.
