Поль Феваль - Королевские бастарды
«Он все же благородная душа, – подумала госпожа Майер, – и так прекрасно носит фрак! Нет ничего унизительного в привязанности к хозяевам, особенно если они французы. Я желаю нашему влюбленному только удачи».
Лошади готовы были с места взять рысью. Тарденуа, подойдя к кучеру, распорядился:
– Улица Культюр-Сен-Катрин, дом пять. Счастливого пути!
Жорж, как мы видели, проделал немалый путь, чтобы вернуться почти туда же, откуда сбежал. На освещенных часах колокольни Сен-Поль было без четверти десять, когда они проезжали мимо. Жорж выглянул в окно экипажа на улицу Паве: группка упрямых зевак все еще стояла возле наглухо закрытых ворот тюрьмы де ла Форс.
Но не только на улице Паве собрались парижане, озабоченные побегом Клемана Ле-Маншо.
В гостиной Жафрэ, где уже находились все свидетели, приглашенные на подписание брачного контракта мадемуазель Клотильды, не хватало только жениха, госпожи Жафрэ и господина Бюэна, которому собравшееся общество сочувствовало от всего сердца.
Отсутствие несчастного начальника тюрьмы было всем понятно. Менее понятно было отсутствие жениха, и мэтр Изидор Суэф, который считал точность проявлением учтивости и хорошего тона, уже не раз позволил себе взглянуть на часы с весьма недовольной миной.
Что же до госпожи Жафрэ, то кто-то попросил ее выйти. Такое случалось часто, и Адель без особых церемоний оставила гостей одних.
Особенностью дома Жафрэ было то, что кабинет мужа занимала жена.
Она вела все дела и очень любила свои занятия. Добрейший Жафрэ, одержимый невинной страстью к птичкам, охотно принял свою отставку, передав прерогативы главы семьи в руки мужественной Адели.
В кабинет и привели желающего повидать мадам. Адель пришла туда спустя несколько минут. В роскошном туалете, который она надела по случаю бракосочетания, она выглядела еще морщинистее и старше, чем обычно.
Седые волосы Адели уложили в высокую прическу, в руках она держала веер.
Того, кто ждал ее, мы знаем под именем Ноэля, но она обратилась к нему по-другому.
– А-а, это вы, Пиклюс, – сказала она своим уксусным голосом. – Хорошо вы сегодня потрудились. И что, пришли за вознаграждением?
– Я трудился так, как мне было предписано трудиться, – ответил Ноэль хмуро. – И хочу, чтобы мне заплатили так, как обещали заплатить. Я не виноват, если система не сработала.
Адель смотрела мимо него, и он продолжал:
– Все, что мне было предписано, я сделал. Я даже сжег лестницу, которой пользуются строители, иначе наутро кто-нибудь из них свернул бы себе шею, и тогда обнаружилось бы, что лестница подпилена в двух местах. Узник должен был бежать через стену, что выходит на теперешние пустыри, и, клянусь, что подпил был сделан метрах в трех от земли, так что он больше бы не поднялся, этот Ле-Маншо! Адель пожала плечами и проворчала:
– Хвастун и неумеха! Сперва нужно было заставить его воспользоваться этой лестницей, идиот!
Ноэль сидел в личном кресле господина Жафрэ. Он вытащил из кармана рожок с табаком и принялся набивать себе трубку, почерневшую от давнего и частого употребления, которую держал в руке с самого начала разговора.
Он смотрел прямо в лицо Адели и не слишком смущался ее упреками.
– Спасибо за комплименты, госпожа Жафрэ, но можете отнести их и на свой счет тоже, я в обиде не буду, – произнес он. – Я сказал этому Ле-Маншо: «Все равно вы приговорены, так что вам терять нечего. А я окунулся бы во все радости столичной жизни, потанцевал, покутил с девочками, но у меня нет средств. Дайте мне возможность прожить в счастливом хмелю два года жизни, а потом что будет, то будет. Если вы мне поможете, я выпущу вас на свободу!»
Адель уже не сердилась, она смотрела с улыбкой и ноздри ее сладострастно раздувались. Господин Ноэль зажег трубку.
– Два года, – повторила она. – На все про все! И сколько же ты просил у него, голубчик Пиклюс?
– Двадцать тысяч, черт побери! – вскричал господин Ноэль, раскуривая трубку. – Всего двадцать тысяч. По тридцать франков в день, я все-таки не троглодит какой-нибудь!
Адель тихо выругалась, и это ругательство должно было весьма смутить ее нарядное атласное платье. Но она была всерьез возмущена, хотя рука ее невольно тянулась к Ноэлю.
– А я говорила тебе пятнадцать сотен, негодяй! – закричала она. – Двадцать тысяч, да где это слыхано?! – возмутилась она.
Дрожащими руками господин Ноэль поднес свою коротенькую трубочку к губам госпожи Жафрэ, и она с наслаждением стала ее посасывать.
– Это так помогает от моих несчастных зубов, – все еще сердито, но уже с кривоватой улыбкой говорила прекрасная Адель. – Мне сразу стало немного легче. Трубка у тебя отличная, голубчик Пиклюс, но ты допустил ошибку и тебе придется за нее расплачиваться.
XIII
МЕДАЛЬОН
Госпожа Жафрэ, сделав с наслаждением с десяток затяжек и с явным сожалением возвращая трубку, сказала: – Ну, будет! Сегодня у нас праздник, нечего заниматься глупостями, того и гляди унюхают.
– Конечно, даме вашего возраста и положения, – отвечал Ноэль, – не пристали такие ароматы, но ведь говорят же: красавице все прощается, так что уж… А вообще-то, Майотт, давайте поговорим по-существу. Платить-то не мне, а вам. В целом я признаю: женщинам таланта не занимать. Вот, например, королева Виктория славно правит себе и правит Англией. Однако, согласитесь, очень странно видеть шуршащие юбки в кресле полковника. Об этом давно и много болтают в «Срезанном колосе». А поскольку дела у нас стоят на месте, то и вспоминают другие времена, когда день наступал раза три-четыре в неделю… Великие были тогда дни!
– Три-четыре… А не слишком ли часто, дружок? – прервала его Адель. – Повадился кувшин по воду ходить… Когда я впервые высунула нос из норы и поманила вас, вы все приползли ко мне на брюхе. Память у вас короткая, вот что! А ведь до этого ваша компания как под землю провалилась, так или нет?
– Так-то оно так, да вот за три года, что мы опять существуем, всего-то и провернули, что одно дельце, – недовольным тоном протянул Ноэль.
– Дай-ка мне трубочку, друг мой, – велела госпожа Жафрэ и проговорила: – Правосудие не дремлет, полиция свирепствует. Как, однако, хорошо, но ей-Богу, Маргарита все враз учует, стоит мне вернуться. И говори не говори, а табак мне зубную боль снимает…
– Кстати, о Маргарите, – подхватил господин Ноэль, – в «Срезанном колосе» и толкуют, что раз великие умерли – и полковник, и Приятель-Тулонец, и доктор права, и граф Корона и остальные, то почему бы Маргарите, которая была лучшей ученицей Тулонца и любимицей полковника, не отдать медальон?
Слово «медальон» было произнесено Ноэлем так, словно он сказал «скипетр», и на деле, как мы увидим, так оно и было. Недовольная Адель вернула трубку и возразила:
