Багдан Сушинский - Путь воина
— То есть вы вновь подтверждаете, что в душе против похода на казаков?
— В конечном счете мои слова можно истолковать и таким образом, — мужественно признал Калиновский.
— В таком случае я вообще отстраняю вас от командования. И поставлю вопрос перед королем, канцлером и сеймом о том, можете ли вы оставаться польным гетманом. А пока позволю себе напомнить: здесь приказываю я. Только я. И любое неповиновение будет выжигаться каленым железом как измена!
Калиновский судорожно ухватился за эфес сабли и сжал его так, что, казалось, он расплавится в кулаке вместе с набрякшими венами.
— Вы просили моего совета, господин коронный гетман, — натужно прохрипел он. — Прошу не забывать, что только что вы получили самый мудрый совет из всех, на какие только способен человек, знающий не только цену храбрости, но и цену безумию.
— Хватит с меня советов, тайные и явные советники… — передернул плечами Потоцкий, вспомнив недавний разговор с Коронным Карликом. — Настала пора действовать.
24
На рассвете Хмельницкий сел на коня и отправился на луг, неподалеку от Сечи, на котором вчера состоялась его «коронация».
Только сейчас он по-настоящему понял, что произошло. Это свершилось: он избран гетманом запорожского казачества! Его и до этого дня называли гетманом, поскольку так было решено на совете повстанческих командиров. Но теперь это наименование стало узаконено казачьими традициями, поскольку он провозглашен гетманом Запорожской Сечи.
Объезжая выкошенную и вытоптанную тысячами ног равнину, он вспоминал, как вчера здесь, изъявляя свою волю и волю куреней, казацкие старшины кричали: «Хмельницкого — гетманом! Желаем видетъ гетманом славного казака Хмельницкого!»
Причем вел он себя на казачьем круге весьма сдержанно, воспринимая волю казаков как должное. Со стороны могло показаться, что ему вообще безразлично: изберут его или не изберут, поскольку пришел сюда, на Сечь, не за почестями, а ради того, чтобы начать святое дело. Изберут другого — признает его, чтобы пойти в бой под флагом того, другого. Но избрали его, значит, такова воля казачества…
Но так могло показаться только со стороны. На самом же деле никого иного в роли гетмана он не признал бы. Если бы допускал, что казаки назовут имя другого полковника или атамана, не решился бы на это казачье вече, а собрал бы свое, где-нибудь вне Сечи, на которое сошлись бы только верные ему повстанцы. И был бы по-настоящему провозглашен гетманом повстанческого войска. Конечно же на Сечи восприняли бы это за гордыню. Но тут уж гордыня на гордыню…
Однако вчера это все же произошло! Круг за кругом объезжая луг, — сечевая площадь не смогла бы вместить даже половины той казачьей пехоты, которая собралась здесь, поэтому решили проводить казачий совет на равнине, за пределами Сечи, — он вспоминал, как в честь его избрания казачьи сотни палили из мушкетов. Как сотрясали весеннее марево плавней все пятьдесят орудий сечевой крепости. И как запорожский кошевой атаман, до конца надеявшийся, что казаки все же изберут его — осунувшийся, с посеревшим лицом, униженный славой пришлого полковника, — вручал ему символы гетманской власти.
Такое приятно пережить еще раз, сейчас, на рассвете, когда сечевая крепость и все братство казачье, ставшее лагерем чуть дальше, на возвышенности, где посуше, еще блаженствует в похмельных снах вчерашнего праздника… Такое следовало пережить наедине с самим собой. Ибо то, что произошло вчера, принадлежит уже не ему, оно принадлежит истории Сечи, истории Украины, перьям летописцев.
«Итак, то, о чем ты порой даже мечтать боялся, свершилось, — сдержанно улыбался своим мыслям Хмельницкий, вырвавшись из почетного круга луговой славы и направляя коня туда, к степным холмам, подальше от Сечи, от временного лагеря «советников». — Я пришел сюда, на Сечь, униженным всеми, у кого достоин был быть в чести — королем, коронным гетманом, королевским судом, старостами и подстаростами… Я пришел сюда с группой преданнейших казаков и стоял у ворот крепости на коленях, испрашивая позволения вернуться в сечевое братство. И это братство раскрывало свои объятия неохотно, помня, что чины и отличия свои — полковника, генерального писаря, саблю из рук короля, — добывал не на Сечи, не за вольницу казачью сражаясь, а пребывая в услужении короне.
Но прошло всего лишь несколько месяцев, и казаки сами… призвали меня сюда, на сечевой совет, сами просили принять высшее достоинство казачье — булаву запорожского гетмана. Они упрашивали меня сделать это. Причем, видит бог, упрашивали не только потому, что так велит обычай, а потому, что не видели в своем кругу воина более достойного. Не видели они его — вот в чем заключается величие нового гетмана!»
Уж он-то прекрасно знал, сколько раз булава добывалась здесь в жестоком соперничестве, в заговорах, во лжи и подкупе казачьей старшины…
Хмельницкий не пошел на это. Он честно сказал им, зачем прибыл на Сечь, чего добивается и какова главная цель всей дальнейшей жизни. Избирая его, они знали, что избирают не просто гетмана Сечи, но полководца, который с первых же дней желает распространить свою власть далеко за пределами казачьей вольницы. И запорожцы единогласно объявили войну Польше — «за все те обиды и тяжести казацкие и всей Украины, от поляков творимые».
Теперь он имеет право обращаться к народу как гетман запорожского казачества. Теперь он может призывать народ к войне с Польшей, имея на то согласие Большого Казачьего Круга, чье решение всегда чтилось в Украине как святой закон для всякого православного.
— Господин полковник! — Задумавшись, Хмельницкий не сразу сообразил, кто его зовет. Осмотревшись, он увидел слева от себя, в небольшой плавневой рощице, двух казаков. Судя по мундирам, это были драгуны реестра. — Не опасайтесь нас, господин полковник! Мы посланы к вам с важной вестью!
Хмельницкий вновь осмотрелся вокруг. Казаков было только двое. Но там, за рощицей, могла оказаться большая засада. Эти двое могли быть всего лишь приманкой.
Развернув коня, он принял вправо, стараясь держаться поближе к гряде, за которой начиналась вечевая равнина, и прикидывая, успеет ли отойти, прежде чем казаки перережут ему путь к лагерю.
— Кто вы такие?!
— Казаки реестра, господин генеральный писарь!
«Кажется, они еще не знают, что я уже избран гетманом, — лихорадочно выяснял свои шансы Хмельницкий. Он совершенно не был готов к схватке. При нем не было даже пистолета. Да и к сабле рука тоже почему-то не тянулась. — Но если они не знают, что я избран гетманом, значит, и подосланы не как к гетману…»
