Игорь Болгарин - Адъютант его превосходительства
— Долго почивать изволили, юноша, — с неожиданной суровостью ответил Загладин и с опаской бросил взгляд по сторонам. — День уже.
Он взял Юру за руку, и они пошли за угол. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, Загладин требовательно протянул руки:
— Давай!
Обе бутылки он засунул в карманы брюк под широченный брезентовый пиджак.
— Ты к Бинскому или домой? — спросил Загладин.
Юра удивился: оказывается, Загладин уже знал о нем!
— Домой.
— Передашь дяде… — строгим голосом сказал Загладин, — Викентию Павловичу… что тётя Агафья приедет сегодня вечером. Если, конечно, придёт пароход. — Посмотрел мальчику в глаза и добавил: — Время-то сам знаешь какое — пароходы ходят нерегулярно.
Дотронувшись рукой до козырька кепки, он небрежно повернулся и деловито зашагал к складам мимо скучающего часового, бросив ему на ходу что-то, по-видимому, весёлое, потому что часовой отставил в сторону винтовку и засмеялся. А Загладин уже шёл мимо открытых настежь огромных лабазов, в глубине которых высились бунты пшеницы, мимо высоких пирамид из бочек, потом скрылся за горами обсыпанных мукою мешков, пыльных тюков, лохматых кулей и ящиков, что возвышались на всей площади складов.
Юра торопился, потому что опаздывал к обеду. Своим ключом он отомкнул калитку, вбежал в густую, вялую от зноя зелень палисадника и только хотел подняться на крыльцо, как услышал через открытое настежь окно столовой взволнованный голос Ксении Аристарховны:
— Не впутывай, слышишь, не впутывай Юру в свои дела. Он слишком мал!
— Перестань! — раздражённо отозвался Сперанский. — Ты думаешь, мне самому легко? Но так надо.
«О чем это они?» — бегло подумал Юра, и неясная тревога коснулась его сердца. Он, нарочито громко стуча каблуками по крыльцу, вошёл в прихожую.
Уже за столом под смущённые взгляды Сперанской он рассказал, что принёс крупу и что по просьбе Бинского ездил на Подол и поэтому задержался. Слово в слово передал Викентию Павловичу то, что велел сказать Загладин.
— Ну и слава богу! — вздохнула Ксения Аристарховна. — Слава богу, что все обошлось…
Сперанский строго взглянул в её сторону и тоже облегчённо вздохнул, обращаясь к Юре:
— А твоя тётя разволновалась и отругала меня. — Он притянул Юру к себе, прижал его голову к своему жилету и непонятно почему сказал: — Ничего, Юра, все образуется…
«Какие хорошие все-таки люди, — подумал о них у себя в комнате Юра, — как они обо мне заботятся! Как переживают!» И все же в глубине души шевелилось какое-то смутное предчувствие разочарования… «Что они скрывают от меня? Что не договаривают?»
А вечером над городом раскололись, как поздние громы, тревожные звуки набата — такие громкие, что казалось, вот-вот с куполов посыплется позолота. Им тотчас ответили гудки пароходов. По Никольской побежали встревоженные люди, на ходу растерянно перебрасывались между собой:
— Горит!
— Где горит-то?
— Кто-то сказал — на вокзале.
— Нет, на пристани.
— Что там?..
А кто-то также запальчиво утверждал.
— Белые идут!
— Откуда тут возьмутся белые? Петлюра возвертается! — возражал ему кто-то. — Ясно одно! Красные сдают Киев. И видать, все сжигают.
Викетий Павлович стоял у окна, напряжённо вслушивался во всполошность колоколов и гул людских голосов.
— Что-нибудь случилось? — испуганно спросила его жена.
— Сейчас каждый день что-нибудь случается, — ответил Викентий Павлович и, наспех накинув пиджак на плечи, вышел к калитке. Следом за ним выбежал и Юра.
В конце улицы над домами медленно расползалось по небу огромное багровое зарево.
— А может, это тот самый пароход горит? — высказал робкое предположение Юра.
— Какой ещё пароход? — с удивлённой бессмысленностью посмотрел на Юру Викентий Павлович.
— Ну… на котором тётя Агафья…
Эта фраза почему-то не понравилась Викентию Павловичу. Он раздражённо сказал:
— Прекрати болтовню, Юрий! И вообще, марш в дом!
Юра медленно и неохотно побрёл к крыльцу, не понимая, за что сейчас на него накричали, и от обиды до боли закусил нижнюю губу.
А Викентий Павлович вышел на улицу, спросил у пробегавшего мимо рабочего:
— Что там горит, товарищ?
— Ломакинские склады! — ответил тот, с горечью поглядывая вперёд, на дымы, что пластались над городом.
— Что вы говорите! — сочувственно сказал Викентий Павлович.
Охваченные огнём со всех сторон, полыхали склады. Горело зерно. Ярким пламенем были охвачены кубы прессованного сена. Коробились в огне сапоги, тысячи пар сапог. Звонко лопалась и разлеталась в разные стороны черепица. Рушились и оседали к земле приземистые лабазы. Чёрный дым затягивал купола церкви Братского монастыря, стлался траурным покрывалом над улицами — и жирная, бархатистая копоть неслышно опадала к ногам напуганных людей.
…К утру от складов ничего не осталось, кроме выжженной земли, кучи золы да закопчённых полуразрушенных стен. В Киев из поездки в прифронтовую зону Фролов вернулся на следующий день после пожара на Ломакинских складах. Был поздний вечер. С вокзала он поехал прямо в гостиницу «Франсуа» — привести себя с дороги в порядок. А через час отравился на площадь Богдана Хмельницкого.
По широкой гулкой лестнице Фролов поднялся в свой кабинет и прочитал там сводку Особого отдела. Она была тревожной: появились банды в районах Новопетровцев, Вышгорода, Демидова, Горенок, Гостомеля. Они словно бы кольцом окружали Киев. Отряд Зеленого, имеющий две с половиной тысячи хорошо вооружённых бандитов, пулемёты и орудия, захватил Триполье и ряд прилегающих к нему волостей. Обострилась обстановка и в самом Киеве: участились перестрелки по ночам, убийства отдельных красноармейцев и советских работников, факты саботажа, диверсии…
Кончив читать сводку, Фролов позвонил дежурному, узнал, что Лацис ещё у себя, и отправился к нему.
Усталые глаза Мартина Яновича оживились при виде Фролова.
— Здравствуй. Садись. Рассказывай, — коротко попросил он.
Стараясь придерживаться только главного, Фролов доложил результаты поездки. Потом заговорил о том, что тревожило больше всего. Начал прямо с вывода, к которому пришёл:
— Видимо, в штабе армии засел крупный деникинский разведчик. Именно в штабе армии. И в солидной должности.
— На основании чего такие выводы?
— Понимаете. Мартин Янович, только две батареи тяжёлых орудий, которым за сутки до начала операции изменили дислокацию, не подверглись обстрелу. — Фролов замолчал, словно оставляя себе время ещё раз обдумать выводы, но Лацис нетерпеливо шевельнул рукой, и он продолжил: — Более того, были обстреляны те участки, на которых эти батареи должны были размещаться и координаты которых указывались в донесении, посланном в штаб.
