Александр Дюма - Сан Феличе
К тому же, Сальвато надо было идти только вдоль побережья, оставляя море вправо от себя, — так он должен был добраться до французского посольства, занимавшего второй этаж дворца Караманико; следовательно, заблудиться он никак не мог, ориентиром ему служили трехцветный флаг и фасция, увенчанная красным колпаком.
Но все же он в знак дружбы, да и ради предосторожности обменял свои намокшие пистолеты на пистолеты Николино Караччоло, потом пристегнул под плащом саблю, спасенную им во время гибели лодки, и подвесил ее на крючок, чтобы ее бряцание по каменным плитам не выдало его.
Было решено, что он уйдет первым, а минут десять спустя один за другим выберутся из подвала остальные и каждый отправится к себе, петляя по переулочкам, чтобы сбить с толку возможных соглядатаев, а это нетрудно сделать в городе-лабиринте, именуемом Неаполь и превосходящем в этом отношении даже Критский лабиринт.
Николино проводил молодого адъютанта до выхода на улицу и сказал, указывая на склон Позиллипо и редкие огоньки, еще мерцавшие в Мерджеллине:
— Идите вот так. И не позволяйте никому ни следовать за вами, ни подходить к вам.
Молодые люди обменялись рукопожатием и разошлись.
Сальвато осмотрелся вокруг: нигде не было ни души, к тому же ураган еще не совсем стих; дождь прекратился, но молнии, сопровождаемые громом, еще часто сверкали, освещая все небо.
Когда Сальвато проходил мимо самого темного угла дворца королевы Джованны, ему показалось, будто на фоне стены вырисовывается силуэт мужчины; юноша рассудил, что из-за этого останавливаться не стоит: он хорошо вооружен, да и что может сделать ему незнакомец?
Однако шагов через двадцать он все-таки обернулся: тот человек переходил улицу и, по-видимому, собирался направиться по ее левой стороне.
Еще через десяток шагов Сальвато показалось, будто над стенкой, что тянется вдоль моря и служит парапетом дороги, показалась голова, а при его приближении она поспешила спрятаться; он склонился над парапетом и огляделся, но обнаружил лишь сад с пышными деревьями, листва которых поднималась до самого парапета.
Тем временем другой мужчина уже успел догнать его и шел рядом; Сальвато сделал вид, будто хочет подойти к нему, но в то же время не спускал глаз с того места, где исчезла голова.
Тут он при вспышке молнии увидел позади себя человека, который перелезал через стену, а потом, как и он, направился в сторону Мерджеллины.
Сальвато пощупал свой пояс и, убедившись, что пистолеты можно легко вынуть, продолжал путь.
Двое незнакомцев по-прежнему шли по дороге: один — чуть впереди и слева от него, другой — чуть позади, справа.
Возле королевского особняка посреди улицы двое каких-то мужчин ссорились, без конца размахивая руками и крича во все горло, как это свойственно неаполитанскому простонародью.
Сальвато взвел под плащом курки пистолетов. Он сразу заметил, что спорщики не собираются посторониться, и у него возникло подозрение, что ему готовят ловушку, а потому он направился прямо к ним.
— Ну-ка, дорогу! — сказал он по-неаполитански.
— Это почему же такое? — насмешливо возразил один из них, тотчас позабыв о ссоре.
— Потому, — отвечал Сальвато, — что середина мостовых его величества короля Фердинанда предназначена для дворян, а не для таких проходимцев, как вы.
— А если вам дорогу не уступят? — продолжал другой спорщик. — Что вы тогда скажете?
— Сказать ничего не скажу, а уступить заставлю.
И, вытащив из-за пояса два пистолета, он двинулся прямо на них.
Они посторонились и пропустили его.
Сальвато слышал, как один из них, по-видимому главарь, сказал:
— Да, конечно, это он!
Как читатель помнит, Николино советовал Сальвато не только не подпускать к себе никого, но и не позволять за собою следовать; к тому же фраза, услышанная им, предупреждала о том, что ему грозит опасность.
Он остановился. Заметив это, неизвестные тоже замерли.
Они находились шагах в десяти от него.
Место было пустынное.
Слева стоял дом, все его ставни были затворены, а дальше шла стена сада, над которой высились верхушки апельсиновых деревьев и колышущиеся ветви великолепной пальмы.
Справа — море.
Сальвато прошел еще десять шагов и опять остановился.
Незнакомцы, следовавшие за ним, увидев это, тоже остановились.
Тогда Сальвато пошел назад; четверо неизвестных, которые теперь соединились и были явно из одной шайки, ожидали его.
— Я не только не допущу, чтобы мне преграждали путь, но не позволю кому бы то ни было выслеживать меня, — сказал он, когда между ними оставалось шага четыре.
Двое из шайки уже выхватили ножи и держали их наготове.
— Подождите, — сказал главарь, — мы еще, может быть, столкуемся; ведь судя по тому, как вы говорите по-неаполитански, вас не примешь за француза.
— А что тебе до того — француз я или неаполитанец?
— Это уж мое дело. Отвечайте откровенно.
— Ты, кажется, позволяешь себе допрашивать меня, негодяй?
— Ах, господин дворянин, я же делаю это для вашей пользы, а не для своей. Скажите, вы тот человек, что приехал из Капуа верхом, во французском мундире, нанял в Поццуоли лодку и заставил двух моряков везти себя, несмотря на шторм, ко дворцу королевы Джованны?
Сальвато мог бы отпереться, воспользоваться своим знанием неаполитанского наречия, и тем самым подкрепить сомнения того, кто его расспрашивал, но ему показалось, что лгать, даже сбиру, все же значит лгать, то есть совершать нечто унижающее человеческое достоинство.
— А будь это я, что тогда? — спросил Сальвато.
— Будь это вы, тогда я был бы обязан убить вас, — мрачно ответил тот. — Разве что вы согласились бы по доброй воле отдать мне документы, которые везете при себе.
— Тогда вам, мерзавцы, следовало, набрать человек двадцать, а не четверых: этого недостаточно, чтобы убить или даже обокрасть адъютанта генерала Шампионне.
— Ну, точно, это он! — воскликнул предводитель. — Хватит пререкаться! Беккайо, ко мне!
В ответ на его зов из темной дверцы в стене сада выскочили двое и стремительно бросились к Сальвато, намереваясь напасть на него сзади.
Но при первом же их движении Сальвато выстрелил из двух пистолетов в тех, кто был с ножами: одного он убил, другого ранил.
Потом, отстегнув плащ и отбросив его прочь, он обернулся, выхватил саблю и полоснул по лицу того, кого предводитель назвал Беккайо, а следующим ударом нанес тяжкую рану его соратнику.
Сальвато уже думал, что избавился от нападающих — четверо из них выбыли из строя; теперь ему оставалось только справиться с предводителем и со сбиром, который благоразумно держался от него шагах в десяти. Казалось, он легко одолеет обоих, как вдруг, в тот миг, когда он повернулся, чтобы броситься на них, что-то со свистом вылетело из руки предводителя, блеснув как молния, и он почувствовал резкую боль в правой стороне груди. Убийца, не решаясь приблизиться, метнул в него нож; лезвие вонзилось между плечом и ключицей, а рукоятка торчала, раскачиваясь.
