Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей
Он редко жил подолгу на одном месте. Но, становясь старше, он все больше уставал от странствий и за последние годы оставался в прекрасных городах Кампании так долго, что даже сам удивлялся этому. Тщеславие лишило Арбака возможности жить там, где ему хотелось. Участие в неудачном заговоре закрыло ему дорогу в ту знойную страну, которая, как он считал, принадлежала ему по праву наследства и лежала теперь, поверженная, под крылом римского орла. Сам Рим был ненавистен его озлобленной душе; к тому же Для него было невыносимо, когда любимцы императора соперничали с ним в богатстве, и перед блеском самого двора он казался бедняком. Города Кампании предоставили ему все, чего жаждала его душа: чудесный климат, утонченные наслаждения; здесь никто не превосходил его богатством; здесь не было императорских соглядатаев. Пока у него были деньги, он мог делать что хотел. Никаких препятствий и опасностей не стояло на его мрачном пути.
Арбак серьезно и терпеливо стал добиваться любви Ионы. Теперь он уже хотел не просто любить, но быть любимым. С надеждой смотрел он на расцветающую красоту молодой неаполитанки; и, зная власть ума над теми, кто приучен преклоняться перед умом, он охотно беседовал с Ионой, учил ее, надеясь, что она оценит его чувства и привяжется к нему. Этот злодей при всех своих дурных качествах был наделен от природы силой И широтой. Когда он почувствовал, что она оценила его широту, он охотно разрешил ей бывать среди праздных любителей удовольствий и даже поощрял это, уверенный, что ей, созданной для общения с более достойными, будет не хватать его присутствия и, сравнивая его с другими, она полюбит сама. Он забыл, что как подсолнечник тянется к солнцу, так юность тянется к юности, и только ревность к Главку заставила его понять свою ошибку. И хотя, как мы видели, истинных размеров опасности он не знал, с этой минуты его страсть, так долго сдерживаемая, вырвалась наружу. Ничто так не воспламеняет любовь, как ревность: она начинает пылать ярким огнем. Куда девается ее нежность и мягкость! Она приобретает злобную ненависть. Арбак решил, что довольно терять время на осторожные и вместе с тем рискованные приготовления. Он решил оградить себя от соперника неодолимой стеной. Он надеялся, что, если отделить Иону от людей и привязать к себе узами, которые невозможно забыть, она поневоле станет думать только о нем и это будет полной победой, — как случилось после похищения римлянами сабинянок: взятое силой будет закреплено более неясными отношениями.[56] Он еще больше утвердился в этом решении после пророчества звезд: они давно предрекали Арбаку, что в этом году и даже в этом месяце ему грозит какое-то страшное несчастье, а может быть, и смерть. Времени оставалось мало. Подобно тиранам, он решил сжечь на своем погребальном костре все, что было дорого его сердцу. Говоря собственными его словами, уж если умирать, так по крайней мере взять от жизни все и овладеть Ионой.
ГЛАВА VIII
Что произошло с Ионой в доме Арбака. Первое проявление гнева грозного врага.
Когда Иона вошла в просторную прихожую египтянина, она почувствовала тот же страх, что и ее брат. Как и ему, ей почудилось что-то зловещее и предостерегающее в невозмутимых и мрачных ликах ужасных фиванских чудовищ, чьи величественные и бесстрастные черты так хорошо запечатлел мрамор:
Их облик немой сохранился в веках,
И вечность застыла в их мертвых глазах.
Рослый эфиоп, ухмыляясь, впустил ее и сделал знак следовать за собой. Посреди прихожей ее встретил сам Арбак в праздничной одежде, сверкавшей драгоценными камнями. Хотя был еще день, в доме у Арбака, как у всех ценителей роскоши, царила искусственная полутьма, и светильники струили приятный свет на красивые полы и отделанные слоновой костью потолки.
— Прекрасная Иона! — сказал Арбак, склоняясь, чтобы коснуться ее руки. — Это ты затмила день, это твои глаза озаряют комнаты, твое дыхание наполняет их ароматом.
— Не говори со мной так, — сказала Иона с улыбкой. — Ты забыл, что сам научил меня презирать эти пустые любезности, отвергать лесть. Хочешь ли ты теперь внушить своей ученице обратное?
Иона сказала это с такой очаровательной искренностью, что египтянин почувствовал себя влюбленным но лее чем когда бы то ни было, и больше чем когда бы го ни было ему хотелось продолжить наступление. Однако он быстро завел с Ионой веселый и непринужденный разговор.
Он провел ее по всему дому, где, как могло показаться ее неопытному глазу, привыкшему лишь к умеренному блеску городов Кампании, были собраны все сокровища мира.
На стенах висели картины, которым не было равных, светильники озаряли статуи эпохи расцвета Древний Греции. Шкафы с драгоценностями, каждый из которых сам по себе был драгоценностью, стояли меж колонн; пороги и двери были из редчайших пород дерева; всюду сверкали золото и драгоценные камни. Лрбак с Ионой то были одни в этих покоях, то проходили через безмолвные ряды рабов, которые, становясь па колени, подносили Ионе дары — браслеты, золотые цепи, самоцветы, — и египтянин тщетно молил ее принять эти подношения.
— Я часто слышала, что ты богат, — сказала она с удивлением, — но я и не подозревала, что твое богатство так огромно.
— Ах, если бы я мог отлить из всего этого одну диадему и увенчать ею твое белоснежное чело! — вскричал египтянин.
— Увы! Она раздавила бы меня. Я стала бы второй Тарпеей,[57] — отвечала Иона со смехом.
— Не презирай богатство, Иона! У кого нет богатства, тот не знает всех радостей жизни. Золото — великий чародей: оно исполняет наши мечты, дает нам божественную власть, в обладании им есть нечто возвышенное. Это самый могущественный и вместе с тем самый покорный из наших рабов.
Хитрый Арбак старался ослепить молодую неаполитанку своими сокровищами и красноречием. Он хотел разбудить в ней желание обладать всем, что она видела вокруг себя: он надеялся, что вместе с влечением к богатству она почувствует влечение и к его хозяину. А Ионе было как-то не по себе, когда она слышала любезности из этих уст, так недавно, казалось, презиравших пошлые комплименты, которые обычно говорят красавицам. И с утонченной деликатностью, которой владеют только женщины, она старалась отвести нацеленные в нее стрелы и шуткой или незначащими словами отвечала на его пылкие речи. Нет ничего восхитительней такой защиты: она покорила африканского чародея, который воображал, будто может с помощью перышка повелевать ветрами.
Египтянин был очарован изяществом Ионы даже больше, чем ее красотой. Он с трудом сдерживал себя. Увы! Перышко имело силу только против легких летних ветерков — оно было бессильно против бури.
