Дмитрий Агалаков - Воевода Дикого поля
Казак с досадой рыкнул и потащил из-за пояса топор.
– Приложу его! Приложу, окаянного! – повторял он. – Такой аркан испортить! Я ведь с ним от самого Днепра шел!..
Сотник с азартом следил за уползающим вверх ливонцем и разъяренным неудачей казаком. Но когда Михайло, прицелившись, уже замахнулся, ливонский офицер, точно чувствуя близкую гибель, оглянулся. Тогда-то русский сотник и поймал его взгляд – испуганный, растерянный, недоуменный. Лет девятнадцать было ливонцу, светлые волосы выбились из-под кольчужного капюшона. Погибать столь нелепо даже для простого ратника не дело, а уж для дворянина, да еще молодого, – тем более! Командир русской дворянской сотни – ровесник ливонца – знал точно: сам бы он ни за что не хотел погибнуть так глупо и… жалко.
– Не тронь! – крикнул он казаку, хватая за руку.
– Обожди, господин, – рванул тот плечом, высвобождаясь, – сказал, приложу, значит, приложу!
– Я сказал – не тронь! – рявкнул сотник. – Не заяц он! Бить – так в поле, а не в спину, слышишь? Сам упустил – никто не виноват. Мне он живым нужен да разговорчивым. Не палачи мы!
– Тоже мне, нежности, – проворчал казак, огрызаясь, но ослушаться дворянина и старшего по званию, хоть к сотне его и не принадлежал не решаясь.
– Вы дворянин? – на ломаном немецком крикнул сотник врагу.
– Да, – отряхивая снег с лица, прокричал тот в ответ, – я – Карл фон Штаден!
– Дайте мне слово, что не пойдете более против русских!
Ливонец понял: неправильный ответ – и топор казака повалит его. Не успеет он ни отпрянуть, ни скрыться.
– Даю! – выкрикнул решительно.
– Слово дворянина?
– Да!
Сотник кивнул.
– Пусть уходит, – бросил он казаку. – Не посмеет он слову своему изменить.
Михайло ослабил руку, чертыхнувшись, нехотя отправил топор обратно за пояс. Конники из дворян уже отходили, казаки волочили за собой заарканенных пленных. Молодой ливонский офицер был уже на вершине заснеженного холма, у кромки леса, когда обернулся – не смог не оглянуться.
– Кого я должен благодарить? – уже издалека крикнул он, но сотнику показалось, что крикнул с вызовом.
– Григорий Засекин, – назвал себя русский дворянин. – Князь Засекин!
– Благодарю вас, князь!
И сотнику вновь показалось, что вслед благодарности эхом полетела насмешка. Уже поворачивая коня назад, Григорий тоже не утерпел – обернулся. Молодой ливонский офицер, как и его люди, уходили в лес, рады-радехоньки, что избежали русских мечей. Здесь была их земля, тут они знали все тропинки и овраги и надеялись скрыться. Но русские, шествующие по Ливонии победоносным маршем, могли позволить себе милость отпустить их…
Григорий взглянул направо – приближался отряд русских конников. Впереди ехал Петр Бортников, его десятник, в кольчуге поверх короткого кафтана, в медвежьей шапке.
Петр улыбнулся другу:
– Часть посекли, других на холмы отпустили. Преследовать не стали – много чести! – он кивнул в сторону крепости. – Потом всех скопом возьмем.
Разговор друзей происходил 1 февраля 1560 года на подступах к ливонскому городу Мариенбургу.
В конце осени прошлого года закончилось полугодовое перемирие, нарушенное ливонской стороной. Этот короткий мир ничего не решил, за исключением того, что подарил все тактические выгоды Ливонии. Спор, рожденный давними распрями, только крепче врос в обильно политые кровью земли распадающегося ордена и в сердца враждующих государей.
Но даже под протекторатом Польши вступившие в битву с царем московским рыцари вновь сдавали позиции. Забыв о злых крымцах, Иоанн бросил на запад немалые силы – во что бы то ни стало он хотел залатать дыры, образовавшиеся после неосмотрительных действий Адашева и его политической партии, ныне оказавшейся в отставке. Зимой 1560-го сокрушительному артиллерийскому обстрелу подвергся осажденный Мариенбург, а вылазки ливонцев заканчивались преимущественно неудачами – подобными той, в которой участвовал помилованный сотником Григорием Засекиным офицер Карл фон Штаден.
9 февраля Мариенбург пал, открыв дорогу в западную и центральную Ливонию. Оставался последний орденский оплот: ливонская столица – неприступный Феллин. Весной на территории Ливонии шли редкие бои, но обе стороны знали, что рано или поздно именно там, под Феллином, произойдет решающая битва.
Тем временем на самой Руси, в царском доме, происходили события трагические. Но даже самый проницательный ум не смог бы предугадать катастрофических последствий…
В июне 1560 года царь и царица были на богомолье в Можайске, куда выезжали довольно часто. Там впервые Анастасия и почувствовала себя худо. Покачнулась в церкви во время вечерни да так и опустилась на колени. Иные подумали: сейчас осенит себя крестным знамением и поднимется, да не тут-то было. Царь первым метнулся к ней, окрикнул домашних так, что священник, читавший молитву, едва не поперхнулся. Царицу подхватили под руки и вынесли из церкви.
Иоанн долго потом смотрел на нее в опочивальне, спрашивал, не нужно ли чего, а сам думал: «Неужто кто злодейство против супруги моей венчанной сотворил? С чего бы молодой и здоровой женщине захворать ни с того ни с сего?» Не просто так роились подобные мысли в его голове: до сих пор стояло перед глазами бледное лицо матери, Елены Глинской, отравленной боярами-злодеями Шуйскими. Синие губы, запавшие глаза, черные тени под ними – в кого превратилась-то всего за несколько дней?! А ведь первой красавицей слыла царица Елена на Руси в свое время.
И вот теперь – Анастасия…
Иоанн не ел и не пил толком, каждая минута была для него пыткой. Спустя семь лет после его недуга они точно поменялись местами – теперь он трепетал у ее постели, следя за каждым движением, прислушиваясь к каждому вздоху любимой жены. Сам поправлял одеяло на ее груди, вытирал пот со лба. То прижимался к ней щекой и целовал в губы, то твердил горячечно: «Тебе отдыхать надобно, спи же, спи!» – и никого даже близко к ней не подпускал. Сиделки от страху готовы были сознания лишиться: вдруг не так чего сделают?
Все думали, что обойдется. Мало ли – кто сейчас не хворает? Да только царице все хуже и хуже становилось.
– Ну, лекарь, что скажешь про мою голубку? – спрашивал Иоанн у домашнего врача. – Отчего не летает, а в жару мечется?
– Да что ж я могу, ваше величество? – бледнее накрахмаленного полотна, бормотал доктор. – Сил мало у царицы – она и так хрупкая, как перышко, а тут еще дите за дитем. Шутка ли: рожать каждые полтора года?! Дмитрий, упокой Господь его душу, Иван и Федор. Да еще трех дочерей потерять. А ведь едва родились! Утроба женская – хитрая штука, царь-батюшка…
