Александр Дюма - Ущелье дьявола
— Превосходно! Спасибо! Вполне рассчитывайте на меня. Вы можете теперь разойтись. Вы нашли если не место, так человека, который отыщет вам его.
— Нам не нужно просить тебя сохранить все в тайне. Это такое дело, где ты так же рискуешь головой, как и мы.
Самуил пожал плечами в ответ.
Потом, по знаку начальника, он поклонился всем и удалился.
Ему удалось легче выйти, чем войти. Слабый свет луны, проникавший сквозь кустарник, слегка освещал ему путь.
Он вернулся в веселом расположении духа, с гордым сознанием своего усилившегося могущества, с головой, полной честолюбивых замыслов. Только очутившись в своей комнате, он вспомнил про Юлиуса.
— Вот еще напасть! — рассуждал он сам с собой. — Какого дьявола застрял там Юлиус? Неужели эта девчонка, Христина, окончательно вырвала его из моих рук? Может быть, и он был предупрежден в Ландеке, что собрание отложено? И что же он делал там целую неделю? Тьфу! Не стоит изводить себя! Завтра воскресенье, я завтра и разузнаю все.
Глава двадцать пятая Неожиданность
Когда Самуил приехал в дом пастора, он увидел, что ворота были заперты. Он позвонил. Вышли служитель и служанка. Парень принял от него коня, а служанка проводила его в столовую. Стол был накрыт, но только на два прибора. Самуил удивился. Служанка попросила его подождать и вышла.
Спустя минуту, дверь отворилась. Самуил сделал было шаг вперед, но тотчас же отступил, ошеломленный при виде входящего. Это был барон Гермелинфельд.
Отец Юлиуса обладал суровой внешностью. Ему было около пятидесяти лет. Он был высок ростом, волосы его поседели от непрерывных занятий, лоб был высокий, глаза голубые и проницательные. Он все еще хранил остатки красоты, он держал голову прямо и гордо, вид у него был важный, спокойный и несколько печальный. Он подошел прямо к Самуилу, несколько сбитому с толку, и сказал ему:
— Вы не ожидали увидеть меня и в особенности здесь, не правда ли?
— Правда, — ответил тот.
— Садитесь. Достойный пастор Шрейбер предложил вам свое гостеприимство на сегодняшний день. Ему, конечно, не хотелось, чтобы вы явились в запертый дом. Вот я и остался здесь, чтобы принять вас.
— Извините, я все-таки не понимаю, в чем дело?
— Не правда ли, вам все это кажется несколько загадочным? А вы садитесь за стол и позавтракайте со мной. Я вам все и объясню.
— Хорошо, — сказал Самуил, поклонившись барону и храбро усаживаясь за стол против него.
Наступило молчание, в продолжение которого эти два человека, столь близко сошедшиеся и столь различные между собой, казалось, внимательно наблюдали друг за другом.
Наконец барон начал говорить:
— Вот что тут произошло… Кушайте, пожалуйста… Вам, может быть, известно, что в понедельник Юлиус писал мне. Я получил его письмо во Франкфурте. Это письмо было полно любви и опасений.
— Я так и знал, — заметил Самуил.
— В своем письме Юлиус рассказывал мне о том, как он в первый раз увидел Христину, чем она немедленно стала для него — его первой любовью, его жизнью, его мечтой. Он распространялся о ее грации, ее чистоте, о ее отце, о тихой жизни, которую он повел бы в этой спокойной семье и в этой спокойной долине. Вот об этом-то он и молил меня. Я богат, благороден, знаменит, поэтому он и сомневался, и боялся, одобрю ли я его любовь к бедной девушке такого темного происхождения. Вы же сами внушили ему эти сомнения.
— Это правда, — подтвердил Самуил.
— К этому Юлиус прибавил, что в том случае, если я отвечу ему «нет», по причине ли его молодости, или по причине ее бедности, он все-таки не последует вашему совету, т. е. не ограничится тем, чтобы просто-напросто соблазнить Христину. Ему внушал ужас такой совет… да и сам советчик. Нет, он не злоупотребит великодушным доверием молодой девушки и ее отца, он не обесчестит Христину. Он не способен купить момент собственного счастья за вечные слезы ее погубленной жизни. Он просто удалится от нее с растерзанным сердцем. Он скажет Христине свое имя, объявит ей решение своего отца и покинет ее навсегда.
— Все это великолепно, поистине великолепно, — сказал Самуил. — Будьте добры, передайте мне окорок.
— Когда я получил от Юлиуса это письмо, столь полное любви и сыновней преданности, — продолжал барон Гермелинфельд, — мной уже было получено за четыре дня перед тем ваше дерзкое письмо, Самуил. Я все эти четыре дня обдумывал его. Я спрашивал себя, каким способом мог бы я прекратить то ужасное и мрачное влияние, какое вы оказываете на деликатную и нежную душу Юлиуса. И вот, не прошло десяти минут после прочтения письма Юлиуса, как мое решение уже было твердо принято. Обыкновенно про нас, людей разума и мысли, думают, что мы не способны к действию, думают так потому, что мы не отдаем всего нашего существования бесплодной сутолоке деловых людей, которые для того, чтобы оправдать себя, называют себя практиками, настаивая на том, что они именно только практики и больше ничего. Это все равно, как если бы птиц обвиняли в том, что они не умеют ходить, потому что у них есть крылья. А между тем, они одним ударом крыла делают тысячу шагов. Так и мы: в один день мы можем сделать больше, чем другие за десять лет.
— Я сам всегда был такого мнения, — сказал Самуил, — и то, что вы мне говорите, для меня не новость.
— Посланный ждал ответа, — продолжал барон, — и должен был вернуться в Ландек на другой день утром. Я сказал ему, что ответа никакого не будет и велел ему вернуться домой не раньше, как на следующий день вечером. Он на это не соглашался, Юлиус обещал ему сто флоринов. Я ему дал двести. Он согласился. Покончив с этим, я, не теряя ни минуты, отправился к пастору Оттфриду, моему другу детства, человеку очень умному и просвещенному. Я спросил у него, знает ли он пастора Шрейбера. Оказалось, что это один из его ближайших друзей. Оттфрид описал мне его, как человека простого, скромного, бескорыстного, человека с золотой душой, со взглядом, всегда обращенным к небу, чтобы видеть там бога и двух улетевших от него ангелов, на земле же ничего другого не знавшего, кроме людского горя, которое всеми мерами облегчал. Что же касается Христины, о ней Оттфрид сказал мне только одно: она достойная дочь отца. Возвращаясь от Оттфрида, я проезжал через Цейле. Я заказал там почтовых лошадей и в ту же ночь помчался в Ландек. Приехал туда во вторник утром. Я заходил в Лан-деке во многие дома, чтобы дополнить мои справочные сведения о Шрейбере и его дочке. Кого я ни спрашивал, все без исключения подтвердили то, что мне сказал Оттфрид. Никогда еще столь единодушный хор благословений не подымался от земли к небу. Пастор и его дочка были для этих бедных людей настоящими Провидениями. Они были жизнью и душой этой деревеньки. Знаете ли, Самуил, что вы ни говорите, а добродетель имеет свою приятную сторону. Пользоваться общей любовью — великая отрада.
