Джеймс Клавелл - Гайдзин
— Странно, — пробормотал Марлоу. — Что?
— Да просто все эти поклоны и угодничание показались мне наигранными. — Марлоу повернулся и увидел белое как мел лицо Тайрера. — Господь милосердный, что с вами?
— Я… я… этот человек, мне показалось, что он… я не уверен, но, кажется, он был одним из них, одним из убийц на Токайдо, тот самый, которого подстрелил Струан. Вы не видели его плеча, оно не было перевязано?
Паллидар среагировал первым. Он выпрыгнул в окно, Марлоу, успевший схватить саблю, выпрыгнул следом за ним. Вместе они бросились к деревьям. Но никого не нашли, хотя обыскали все вокруг.
Солнце стояло уже высоко. Снова раздался мягкий стук в дверь, снова голос Бебкотта позвал из коридора: «Мадемуазель? Мадемуазель?» Голос звучал тихо, он не хотел будить её понапрасну. Она не ответила. Анжелика, плотно закутавшись в пеньюар, застыла, как изваяние, посреди комнаты, едва дыша и не сводя глаз с запертой двери. Её лицо было мертвенно-бледным. Крупная дрожь опять начала сотрясать её тело. — Мадемуазель?
Она ждала. Через минуту шаги в коридоре затихли, она протяжно выдохнула, отчаянно пытаясь остановить дрожь, и опять принялась мерять шагами комнату: от окон с закрытыми ставнями к кровати, потом опять к окнам, — она ходила так уже несколько часов.
Я должна принять решение, думала она в отчаянии.
Когда она проснулась во второй раз, не помня, как просыпалась в первый, голова у неё была ясной, и она осталась неподвижно лежать в смятых простынях, довольная тем, что уже не спит, отдохнувшая, проголодавшаяся, с нетерпением ожидающая первую за день и самую восхитительную чашку кофе со свежей хрустящей французской булочкой, которые шеф-повар французской миссии в Иокогаме выпекал каждое утро. Только я не в Иокогаме. Я в Канагаве, и сегодняшний день начнется с чашки отвратительного английского чая с молоком.
«Малкольм! Бедный Малкольм, я так надеюсь, что ему лучше. Мы вернемся в Иокогаму сегодня же, там я сяду на ближайший пароход до Гонконга, а оттуда — в Париж… но, боже, что я видела во сне, что видела!»
Ночные фантазии все ещё были ярки в её сознании, смешавшись с другими картинами: Токайдо, Кентербери с отрубленной рукой, Малкольм, такой странный, эти его слова о том, что они поженятся. Воображаемый запах хирургической палаты хлынул ей в ноздри, но она прогнала его из головы, зевнула и протянула руку за маленькими часами, которые лежали на прикроватном столике.
Шевельнувшись, она почувствовала, как её больно кольнуло в низу живота. В первую секунду она приняла это за признак того, что месячные у неё опять начнутся раньше времени, потому что не всегда они приходили регулярно, однако тут же отбросила это предположение как невозможное.
Часы показывали десять часов двадцать минут. Они были отделаны ляпис-лазурью — подарок отца, он преподнес его ей в Гонконге восьмого июля, в день её восемнадцатилетия, немногим более двух месяцев назад. «Сколько всего произошло с тех пор, — подумала она. — О, я буду так счастлива уехать назад в Париж, к цивилизации, чтобы никогда не возвращаться сюда, никогда, никогда, ни…»
Она вдруг поняла, что лежит под простыней почти нагая. К своему изумлению, она обнаружила, что ночная рубашка покрывала только её руки и плечи, а спереди была распорота сверху донизу и скомкалась под ней. Она недоуменно приподняла оба края. Желая рассмотреть все получше, она выскользнула из постели, чтобы подойти к окну, но опять ощутила легкое жжение в промежности. И теперь, при свете дня, заметила на простыне предательский мазок крови и нашла её следы у себя между ног.
— Как мои месячные могут…
Она принялась считать и пересчитывать дни, но получалась полная ерунда. Последнее кровотечение прекратилось две недели назад. Потом она заметила, что в добавление ко всему она ещё и немного влажная внизу, а уж этого она никак не могла объяснить… тут сердце её провалилось куда-то, и она едва не потеряла сознание, когда собственный мозг прокричал ей, что её сны были вовсе не снами, а реальностью — ею овладели силой, пока она спала.
— Это невозможно! Ты сошла с ума — это невозможно, — ошеломленно выдохнула она, чувствуя, как стены душат её, сжимаются вокруг неё. — О боже, пусть это будет сон, часть того сна. — Шаря перед собой руками, она добралась до кровати. Сердце тяжело стучало в висках. — Ты не спишь, это не сон, ты не спишь!
Она снова лихорадочно осмотрела себя, потом осмотрела ещё раз, уже более тщательно. Её знаний хватило, чтобы пропали последние сомнения насчет происхождения этой влаги и насчет того, что её девственная плева порвана. Она не ошиблась. Её изнасиловали.
Комната закружилась у неё перед глазами. «О боже, я погибла, жизнь кончена, впереди лишь мрак и ужас, ибо ни один порядочный мужчина, ни один подходящий жених не назовет меня своей женой теперь, когда я осквернена, а брак — единственный способ для девушки подняться выше по социальной лестнице, обеспечить себе счастливое будущее, вообще какое-нибудь будущее, другого просто нет…»
Когда смятение немного улеглось, и она снова смогла видеть и соображать, Анжелика обнаружила, что лежит поперек кровати. Дрожа и путаясь, она стала восстанавливать события этой ночи. Я помню, что заперла дверь на задвижку.
Она повернула голову к двери. Засов был на месте.
Я помню Малкольма, мерзкий запах в его комнате, помню, как выбежала от него, помню спокойно спящего Филипа Тайрера. Потом доктор Бебкотт дал мне питье, и я пошла наве…
Питье! О боже, меня одурманили! Если Бебкотт может даже оперировать, давая людям эти лекарства, то, конечно, все это вполне могло бы случиться, естественно, я была беспомощна, но что мне сейчас толку от этого объяснения! Это случилось! Что, если у меня будет ребенок!
Её опять охватила паника. Слезы хлынули из глаз, и она едва не зарыдала в голос.
— Прекрати! — пробормотала она, прилагая все силы, чтобы взять себя в руки. — Прекрати! Тебе нельзя издавать ни звука, нельзя! Ты одна, больше никто не может тебе помочь, только ты, тебе необходимо сосредоточиться. Что ты теперь будешь делать? Думай! — Она несколько раз глубоко вдохнула, чувствуя, как ноет сердце, и попыталась заставить свой расстроенный мозг работать. — Кто это был?
«Дверь на запоре, значит, никто не мог войти в комнату через неё. Погоди минутку, смутно припоминаю… или это было лишь частью сна, перед тем как… кажется, я вспоминаю, что открывала дверь, открывала дверь Бебкотту и… и этому морскому офицеру Марлоу… потом заперла её снова. Да, все правильно! По крайней мере, я думаю, что так все и было. Он ещё говорил по-французски… да, говорил, но плохо, потом они ушли, и я заперла дверь на задвижку, я уверена, что заперла. Но зачем они стучались ко мне среди ночи?»
