Алексей Иванов - Тобол. Много званых
– А что это у нас за граф такой важный явился? – засюсюкал он, забирая Гаврюшу на руки. – Митька! – через плечо крикнул он слуге. – Принеси мне тележку Гаврюшкину! – Матвей Петрович с наслаждением поцеловал внука. – А кто это у нас в карете сейчас кататься будет, а? Граф Гаврюшка будет! Ух, у него дед какой резвый жеребец!
– Не ушибите дитё, батюшка, – важно сказала Дашка.
– Не учи! Всех вас нянчил, никого не зашиб!
Высокие окна в гостиной Гагариных были из квадратиков дорогого венецианского стекла, собранных в деревянных рамах. Над Петербургом разгоралась заря, и окна нежно порозовели сквозь толстый иней. Алексей тренькал на мандолине, ожидая, когда его отпустят. Евдокия Степановна и Дашка на кушетке играли в карты. Лакеи прибирали на столе и гасили свечи. Матвей Петрович возился с внуком: покатал его на тележке за верёвочку, потом посадил себе на колени и принялся потряхивать, держа за ручонки.
– По кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку – бух! Раздавили сорок мух! – приговаривал Матвей Петрович и ронял смеющегося Гаврюшку на спину.
– Вот какая ты негодница, Дашка! – в сердцах воскликнула Евдокия Степановна, бросая карты. – Родную- то матушку обжуливать!
Матвей Петрович усмехался, поглядывая на жену и дочь. Ему нравилась простодушная хитрость Дашки, унаследованная, конечно, от Евдокии Степановны, нравилось и то, что Дашка, похоже, будет толстой, как мать.
Портьера отодвинулась, и появилась испуганная физиономия Капитона.
– Госу!.. – прошептал он и исчез, отдёрнутый Петром за шиворот.
Пётр тоже был без парика, в домашнем засаленном шлафроке, с платком на шее, в разношенных башмаках. Слуги сразу низко склонились перед царём, Гагарины тоже вскочили и поклонились.
– Худэ морхен! – весело сказал Пётр по-голландски.
Нянька бросилась к Матвею Петровичу, взяла из его рук ребёнка и бесшумно убежала из гостиной. Слуги тоже попятились в дверь. Пётр озирал гостиную Гагариных, поправляя усы. Фряжская мебель на львиных лапах, камин закрыт китайской ширмой, зеркала, лепнина, канделябры.
– Видел я, у твоего лакея, Петрович, морда исцарапана, – сказал Пётр, опускаясь в кресло. – Никак, ночью впотьмах бороду спиливал?
– Ежедень броемся, – соврал Матвей Петрович.
– Да садитесь же вы, – махнул рукой Пётр. – Ваш дом.
– Кофию государю! – крикнул Матвей Петрович.
– Как, Петрович, жизнь сибирская?
Пётр был на двенадцать лет моложе князя и звал его по отчеству.
– Работаем, – с достоинством сказал Матвей Петрович.
– Читал твой экстракт в Сенате. Хвалю. Когда плата за соболей будет?
– Пушные обозы на прошлой неделе должны были прибыть в Варшаву. Ожидаю, к Благовещенью деньги вернутся.
Сибирский приказ, которым руководил Гагарин, сам собирал в Сибири пушную казну и сам продавал меха в Европе, а в казну шли уже деньги.
– Долго! – Пётр дёрнул ногой. – А китайский караван чего?
– За него получилось сорок две тысячи рублей, кошель с печатью я уже снёс Лексей Василичу Макарову, твоему секретарю. А в Посольский приказ сдал девяносто пять тысяч за казённый груз.
– Мало.
– Оно, считай, караван восьмого года, пока я этим делом не заботился, – пояснил Матвей Петрович. – А я китайский доход утрою.
– Кто караван водил?
– Михайла Гусятников.
– Знаю его. Не вор.
С китайскими караванами Пётр отправлял и свои личные товары – ситец, моржовый клык из Архангельска и пушнину. На самом деле Михайла Гусятников продал царский груз только за тридцать семь тысяч – дороже китайцы не давали, и Матвей Петрович добавил в царскую прибыль из своего кармана, чтобы государь был доволен и считал себя умелым негоциантом. Ежели царь доволен, то не полезет разбираться в деле, в котором у Матвея Петровича был собственный особый порядок и интерес.
Вошёл денщик Петра; в одной руке он нёс кувшин с кофием, в другой руке – оловянную шкиперскую кружку с отчеканенным британским львом. Кружку и кувшин денщик поставил на стол рядом с государем. Пётр налил себе кофию, плеснув на скатерть, и шумно, как лошадь, отхлебнул.
– Ты их бьёшь, что ли? – спросил Пётр, кивая на дочь и жену Гагарина.
Евдокия Степановна и Дашка неподвижно сидели на кушетке, словно куклы, и испуганно таращились на царя.
– А надо? – неуверенно спросил Матвей Петрович.
Пётр, дурачась, вдруг по-собачьи гавкнул на Дашку и Евдокию Степановну – они обе одинаково вздрогнули. Пётр захохотал.
– Да не бойтесь вы, – благодушно сказал он. – Чего делали до меня?
– В картёшки играли, батюшка, – робко сказала Евдокия Степановна.
– На деньги?
– Просто так. «Сундучок» игра называется.
– Ну и дальше играйте.
Евдокия Степановна послушно взяла в руки карты.
– Кто хоромы строил, Петрович? – рассматривая лепнину, спросил Пётр.
– Ванька Фонтана, итальянин.
– А чего дворец не каменный? У Яшки Брюса, у Вейде, у Кикина с Сашкой Меншиковым уже каменные, а вы всё как в Москве хоромы ладите.
– Так тебе не угодить, Пётр Лексеич, – сказал Гагарин. Он знал, что царь любит, когда ему иной раз дерзят. – Построишь чего, а ты по тому месту першпективу или канал проведёшь, и домину на слом. Жалко трудов. Князь Репнин вон как ревел, когда ты его терем порушил.
Пётр снисходительно хмыкнул.
Из-за портьеры на входе выглянул вестовой и показал письмо с печатью.
– Рожу убери! – грозно крикнул Пётр. – У меня конфиденция!
Вестовой спрятался.
– Это сын твой? – Пётр кивнул на Лёшку, тихо сидевшего в углу.
Лёшка сразу встал и поклонился.
– Младший мой, князь Алексей Матвеич, – подсказал Гагарин.
– Где я тебя видел? – задумался Пётр. Ощущения от этого парня у него были какие-то нехорошие. И тут он вспомнил, и от давнего гнева стиснул в ладони оловянную кружку. – Точно, ты с моим Лёшкой безобразничал!
Алексей Гагарин молчал. Матвей Петрович сразу понял, что дело худо.
– Осенью, когда навигацию закрывали, попойка была. Мой недоросль со своими дружками там буйство учинил! – Пётр вперил взгляд в понурого Алексея. – Два Лёшки озоровали – он да ты, и два Сашки – Долгоруков да Головкин. Вы сажей перемазались, чтоб вас не узнали, на Адмиралтейской стороне окна били, орали, как припадочные, карету в щепы разнесли…
– Прости, государь, дитя он ещё! – всполошилась Евдокия Степановна.
– Дитя? – усы у Петра ощетинились. – Дитё учить надо. Пошлю-ка я тебя в Гамбург на пенсион мореходство и коммерцию осваивать.
– Не губи меня! – Евдокия Степановна истово перекрестилась.
– Чем это я тебя гублю? У тебя и отец жив, и муж.
Хорошее настроение царя улетучилось. Сын Алексей всегда раздражал Петра своей никчёмностью, а пьяные выходки сына приводили в бешенство.
