Генри Хаггард - Жена Аллана
Гендрика оседлала дерево и, ворча, стала отдавать приказания бабуинам, столпившимся внизу вокруг Стеллы. Внезапно обезьяны схватили мою жену и маленькую Тоту, которую она держала на руках, и подняли с земли. После этого Гендрика, находившаяся наверху, напряглась и с помощью бабуинов подтянула их к себе. Стелла дважды сильно ударилась о скалу. После второго удара она почувствовала, что теряет сознание, и пришла в ужас, боясь уронить Тоту. Но ей удалось не выпустить ребенка из рук, и они вместе достигли верхушки скалы.
— С этого времени, — продолжала Стелла, — я ничего больше не помню до того момента, пока не очнулась в мрачной пещере на ложе из шкур. Ноги мои были связаны, а рядом сидела сторожившая меня Гендрика. Между тем толпа этих ужасных бабуинов собралась у входа в пещеру, и они просовывали головы внутрь. Тота все еще была у меня на руках, полумертвая от страха. Она издавала жалобные стоны. Я заговорила с Гендрикой, умоляя отпустить нас. Но она либо совершенно перестала понимать человеческую речь, либо притворялась, что перестала. Она только и делала, что ласкала меня и целовала мои руки и платье с выражением величайшей преданности. Тота прижималась ко мне все сильнее. Гендрика заметила это и стала глядеть на девочку с такой ненавистью, что я испугалась, как бы она не убила ее. Тогда я отвлекла ее внимание, показав знаками, что хочу пить, и она напоила меня из деревянной чаши… Эта пещера, судя по запасам фруктов и сушеного мяса, была, очевидно, жилищем Гендрики. Она накормила меня и дала немного пищи Тоте, которую я заставила поесть. Ты не можешь себе представить, что я пережила, Аллан. Я убедилась, что Гендрика совершенно безумна и недалеко ушла от зверей, на которых похожа, но при этом обладает над ними огромной властью и употребляет ее во зло. Человеческой в ней осталась только привязанность ко мне. Очевидно, она хотела держать меня при себе и подальше от тебя. Ради этого она была готова на любую хитрость, любую уловку. В этом отношении она была вполне нормальна, но во всех остальных — совершенно безумна. К тому же, она не забыла своей ужасной ревности. Я заметила, с какой ненавистью она смотрела на Тоту, и понимала, что убийство ребенка только вопрос времени. Вероятно, через несколько часов Тота была бы убита у меня на глазах. Шансов на побег не было никаких, даже если бы у меня хватило сил. Мало надежды было и на то, что меня найдут. Нам предстояло оставаться в плену у безумного существа — полуобезьяны, полуженщины, — пока мы не погибнем самым жалким образом. Тут я подумала о тебе, дорогой, о страданиях, которые ты испытываешь, и сердце у меня едва не разорвалось. Я только молила Бога, чтобы он скорее послал мне спасение или смерть.
Во время молитвы я от усталости впала в забытье, и тут мне приснился странный сон. Мне снилось, что надо мной склонился Индаба-Зимби, покачивая своей белой прядью, и говорит мне на языке кафров, чтобы я не боялась, ибо скоро ты будешь со мной, а пока что надо угождать Гендрике и притворяться, что мне приятно ее общество. Сон был как наяву, мне казалось, что я вижу и слышу его, как сейчас.
Тут я поднял глаза и взглянул на старого Индаба-Зимби, сидевшего поблизости…
— Проснувшись, — продолжала она, — я решила последовать совету, полученному во сне. Я взяла руку Гендрики и пожала ее. Она хотя и дико, но радостно захохотала и положила голову мне на колени. Тут я знаками дала понять, что хочу есть. Она подбросила дров в огонь и занялась приготовлением похлебки, которую раньше готовила очень хорошо. Очевидно, она не все забыла: похлебка получилась довольно вкусной, но от страха и усталости ни я, ни Тота не смогли съесть много.
После еды — а я старалась продлить наш обед возможно дольше — я заметила, что Гендрика начинает снова ревновать меня к Тоте. Опять она смотрела на нее с ненавистью, поглядывая на большой нож, висевший у нее на поясе. Я сразу узнала этот нож: им она хотела убить тебя, дорогой. В конце концов она схватила нож. Страх парализовал меня, но тут я вдруг вспомнила, что, будучи нашей служанкой,' она часто выходила из себя, но мне всегда удавалось успокоить ее пением. И я запела гимны. Она немедленно забыла о ревности и вложила нож обратно в ножны. Эти звуки были ей знакомы, и она слушала меня с восхищением. Бабуины тоже столпились у входа в пещеру и слушали. Около часа или даже больше я пела все гимны, которые только могла припомнить. Было странно и страшно сидеть там и петь для безумной Гендрики, видеть, как отвратительные человекообразные обезьяны закрывают глаза и покачивают головами, слушая меня. Это напоминало кошмар…
Я уже стала терять голос, как вдруг услышала, что снаружи бабуины подняли страшный шум, как если бы они сердились. А потом, дорогой, до меня донесся звук выстрела твоего ружья, и он показался мне сладчайшим из слышанных звуков. Уловила его и Гендрика. Она вскочила, мгновение колебалась, потом, к моему ужасу, схватила на руки Тоту и бросилась к выходу из пещеры. Я, разумеется, не могла следовать за ней, потому что ноги мои были связаны. В следующее мгновение я услышала, как привалили камень ко входу в пещеру, в ней стало темнее, и я поняла, что заперта. Теперь даже выстрелы едва доносились до меня, а потом я и вовсе перестала что-либо слышать, сколько ни напрягала слух.
И все же через каменную стену проник слабый зов. В ответ я закричала во весь голос. Остальное тебе известно. О дорогой муж мой, благодарение Богу, благодарение Богу!
С этими словами она, плача, упала мне в объятия.
Глава XIII. Пятнадцать лет спустя
Стелла и Тота были слишком утомлены, чтобы двинуться в путь, и мы провели ночь в становище бабуинов, но обезьяны нас не тревожили. Стелла не захотела спать в пещере: это место пугало ее. Я устроил ей нечто вроде постели под кустом терновника; окруженная скалами долина была одним из самых жарких мест, где я бывал, и я решил, что для Стеллы это не опасно. Но утром, когда взошло солнце, я заметил, что над местностью висит облако тумана, полного миазмов. Однако ни Стелла, ни Тота не чувствовали себя хуже, и мы направились домой. Я еще накануне послал несколько человек в крааль за лестницей, и, когда мы добрались до вершины утеса, они уже ждали нас внизу. Спуститься по лестнице было легко. Стелла сошла на вершине утеса со своих примитивных носилок, а после спуска снова улеглась в них.
Так мы благополучно добрались до крааля и больше не видели Гендрики. Если бы все это было сказкой, я, без сомнения закончил бы ее здесь словами: «Стали жить-поживать да добра наживать». Но — увы! — вышло не так. Как мне написать об этом?
Теперь, когда опасность миновала, силы Стеллы совершенно иссякли, и уже через несколько часов после возвращения я понял, что при ее состоянии мы не можем в ближайшее время уехать из Бабиан краальс. Физическое напряжение, душевные страдания и ужасы страшной ночи совершенно подорвали ее здоровье. К тому же, она заболела лихорадкой, которую, несомненно, схватила в нездоровой атмосфере той проклятой долины. Правда, лихорадка вскоре прошла, но Стелла ослабела еще больше.
