Евгений Немец - Медный гусь
— Лексей, — позвал Мурзинцев толмача. — Надо обмозговать ситуацию. Отчего ты уверен, что и воры, и вогулы ушли? Что следы говорят?
— Думаю я, дело так было, — начал Рожин. — Воры за вогулами погнались, потому как те им легкой добычей показались. Медный гусь большой, в дощанике его особо не спрячешь, вот воры и заприметили, что у вогулов кое-какое добро имеется. Да и потом, местные на капища богатые дары приносят, меха, блюда серебряные, деньги, так что нетронутая кумирня может жирной добычей наградить.
— На Белогорье ж пусто было, — заметил сотник.
— Закопали или в реке утопили. Забирать с собой богам даренное местные ни за что не станут, иначе богов разгневают. Вогулов шесть душ, а воров пять было, но Яшку это не испугало, потому как у него пушка на струге, мушкеты и пистоли. А о том, что и вогулы при ружьях, он знать не мог — местным-то ружья иметь не положено. Струг Яшка оставил сам знаешь где и одного караульного при нем. Торопились, потому как на Ендыре от паруса толку нет, так что вогульский дощаник побыстрее струга тут будет, и к тому часу вогулы от воров далеко оторвались.
— Их караульного медведь задрал, — напомнил сотник. — Вовремя нам зверь пособил.
— Как сказать… — задумчиво произнес Рожин. — Может, зверь, а может, и это Агираша рук дело.
— Как это? — не понял Мурзинцев.
— А так, что косолапого на вора Агираш мог навести. Ну да это пока неважно. Когда воры до Эмдера добрались, вогулы их ждали и встречу готовили. Одного зарезали, по остальным из ружей шарахнули. До Яшки дошло, что никакого преимущества у него нет, а воевать с местными в их лесу да с меньшим отрядом все равно что самому застрелиться. Его преимущество осталось в струге — пушка. Так что на месте Яшки я бы драпал назад к стругу, чтоб на Ендыре вогулам засаду устроить. А поскольку лодку им вогулы утопили, то возвращаются они по сухому.
— Стало быть, воры теперь на полпути к своему стругу, — заключил Мурзинцев. — И утром на месте будут.
— Утром — нет. Ты ж видел, какая река. По темени вдоль нее не пройти. Или ноги в буреломе поломаешь, или в сойму уйдешь с концами. Сейчас они дрыхнут, отсыпаются, утром двинут дальше и к обеду дойдут.
— Так чего мы расселись?! Живо на шлюпки и Перегоде на помощь!..
Сотник вскочил, Семен Ремезов на Мурзинцева взгляд поднял, отец Никон один глаз приоткрыл.
— Анисимович, остынь, — охладил его Рожин. — Ты видел, сколько проток да ручьев в Ендырь впадает? Мы по светлому-то еле дошли, а ночью заплутаем так, что и завтра весь день выход искать будем. Выступим с зорькой, по течению к обеду на месте будем.
Мурзинцев опустился на место, задумчиво потирая лоб. Семен вернулся к рукописи, пресвитер глаз закрыл и зычно зевнул.
— А ежели не успеем?.. — вслух размышлял он. — Ну да Демьян ворам не по зубам… Слушай, Алексей, разбойники по берегу шли, могли и нас заметить.
— Могли, — согласился Рожин. — И ежели заметили, это к лучшему. Станут осторожнее, поспешать не будут, а у нас времени запас появится.
— Добро. Ну а вогулы что? Вверх по Ендырю ушли?
— Не думаю. Ну, уйдут они по реке еще верст на тридцать-сорок, а дальше что? В Медном гусе пуда три весу, на себе такое далеко не утащишь, а там болота сплошные. Да и не слышал я о кумирнях в тех местах. Так что по Ендырю они к Оби возвращаются и на Вежакоры или Калтысянку путь держать будут.
— Как же мы их пропустили? — удивился сотник. — На такой-то речушке разминулись! Или опять шаман наколдовал?
— Ему и камлать не требовалось. В протоку зашли, затаились, нас пропустили и дальше двинули.
— Хреновый из нас дозор! — Мурзинцев даже плюнул в сердцах. — И воры, и вогулы сквозь нас как вода сквозь пальцы просочились!
— Воры никуда не денутся, а вогулы… Ты, Анисимович, не забывай, что они по этой земле веками ходили, каждую корягу знают. Это не мы с ними, это они с нами в кошки-мышки играют.
Мурзинцев на это ничего не ответил. Он сидел, глядя в костер, размышлял. И мысли его были тяжелые, неповоротливые, как уставшие коровы. Лис с Недолей покончили с водкой в два присеста и теперь, пьяненькие, к стратегии равнодушные, спали, посапывая во сне, и Мурзинцев, глядя на них, немного им завидовал. Легко живут его подопечные, о завтрашнем дне не пекутся, не тревожатся. Увидят вора — стрельнут, раздобудут водки — порадуются. А нужно ли еще что-то, думал сотник, и ответа не знал, но чувствовал, что все-таки нужно. Путь к спасению тернист и ухабист, говорил отец Никон, так, может, это он и есть? Может, они не Медного гуся ищут, а спасение свое?..
Мурзинцев поднял глаза на толмача, хотел что-то спросить, но передумал, вернул взгляд в огонь.
— Что, Анисимович, не простое оказалось задание, а? — с грустной усмешкой спросил Рожин, сотник в ответ только хмыкнул.
Встали, как только начало светать. На чай с сухарями сотник времени не дал, всех загнал в шлюпки и велел грести что есть мочи. К обеду добрались до своего караула, но, как выяснилось, и воры, и вогулы их опередили.
А случилось следующее.
Ерофей Брюква сидел в обнимку с мушкетом под сосной. С этой позиции оба струга были видны хорошо. Демьян Перегода ушел по следу раненого медведя, он полагал, что косолапый помер где-то неподалеку, и хотел его освежевать. Мясо и шкура путникам в дороге пригодились бы, хотя на медвежий жир рассчитывать не стоило, медведь по весне его нагулять не успел. Ерофея все еще слегка знобило, гудела голова, и временами тихо звенело в ушах. Стрелец думал о рюмке водки под обжигающие щи с краюхой пахучего хлеба, о жаркой баньке с березовым веником и глубоком сне на пуховой перине в объятиях ласковой молодухи. Ушел Ерофей в хворобно-сладостные грезы и даже веки прикрыл. А потом из-за ствола сосны, на которую Ерофей спиной опирался, бесшумно выплыло и легло на горло стрельца лезвие ножа, в кадык уперлось. Брюква вмиг от мечтаний очнулся, глаза распахнул, телом напрягся.
— Только пикни, зарежу, — тихо пообещал голос у самого уха стрельца, и Ерофея обдало вонью гнилых зубов.
Из-за дерева вышли два человека, держа Брюкву на прицеле пистолей, перед стрельцом остановились. Левый возвышался над Ерофеем, как медведь над кроликом. Был он мужиком дородным, богатырского стана, росту под два метра, мышцы под зипуном волнами перекатывались. На голове носил длинные всклоченные волосы цвета смоли, перехваченные по лбу лентой, и черную кудлатую бородищу, дремучую, как тайга. Глядел вор прямо, открыто, как волк, и взгляд у него был холодный, словно в зиму очи заледенели, да так до сих пор и не оттаяли. По лбу и щеке, разрубив кустистую бровь, тянулся бугристый шрам.
