Михаил Крупин - Дуэль на троих
Андрейка рубанул ладонью – и все мы, попрыгав в седла, и, разом подняв страшный шум, пустили коней с места в карьер…
Сзади грянул взрыв солдатских криков, и скоро вслед нам затрещали ружейные выстрелы. В мелькающих прогалах между избенок и кустарников взлетали белые дымки…
Но мы дружно, не отставая уже поворачивали за Андреем на лесную сакму[4]…
Я ждал, что дед с бабкой будут ехать по определению медленно, но Митя, видно не желая никому быть обузой, разогнал коня так, что на сакме всех опередил. Агаша только ойкать успевала.
Тася же всегда была ладной наездницей. Правда, сейчас явно стеснялась развевающегося и обнажающего ноги бального платья.
Проскакав три рощи, при въезде в глухой ельник мы остановились на распутье. Погони можно было уже не опасаться. Подождали отставших…
– Куда ведет эта тропа? – спросил я Андрейку, кивнув на колею вдоль леса.
– Направо – на московскую дорогу в Тверь. Налево – на Опалиху.
Подоспел Степан, конь под ним был все-таки зацеплен пулей – вскользь по задней голени – и прихрамывал.
– Ну всё, ушли, – резюмировал наш командир. – Все целы?
Целы были все. Только Агаша все крестилась и, держась за бок, тихо охала.
– Деда Митя, езжайте теперь с бабушкой шагом, – четко отдавал распоряжения Андрюшка. – Степка, пересядешь к Фролу…
– Так теперь куда? – спросила Анечка.
– В лагерь Сеславина, – важно ответил Андрей.
Аня даже в ладони захлопала:
– Шарман!..
А я развернул коня направо – на колею вдоль ельника:
– Ну, счастливого пути.
Анюта резко обернулась, красивые губы вздрогнули:
– Как?!
Тишина упала такая, будто даже птицы перестали гомонить на ветках…
Андрей молча подъехал ко мне чуть не вплотную, тихо спросил:
– А ты?
– Я… не предатель, – ответил я тоже вполголоса.
Бабушка ахнула и зачем-то начала слезать с коня. Я встретился с тишайшим взглядом деда Мити и понял: дед все время ждал и боялся как раз этого моего решения.
– Ты дурак, нет?!.. – вдруг раскричался Андрейка. – Совсем там в Парижах свихнулся?
Я хлопнул его по плечу:
– Береги «невтонов»! – И обнял с седла. Крепко ударил по рукам Степана и Фрола.
Низко нагнувшись обнял плачущую бабушку Агашу, деда, подъехал к Анюте…
Мы целую долгую минуту смотрели друг другу в глаза. Я искал в Тасином взгляде понимание, сочувствие, но находил лишь тревожную тоску. Не выдержав, протянул руку и осторожно погладил чуть дрогнувшую атласную щечку девушки.
– Я не спросил, куда выехала из Москвы твоя матушка?..
– В Ярославль.
– Поезжай к ней…
– Нет, – ласково ответила Тася.
– Не женское это дело – политика…
– Какая политика? – улыбнулась она недоуменно.
Я поцеловал ей только пальцы, но ее рука сама нежно задержалась на моей давно не бритой щеке. Тогда я хлестнул коня и бросил его с места в красивый галоп. Но футов через сто опять остановился и глянул назад, подняв рысака на дыбы.
Мои друзья еще стояли на распутье – и смотрели на меня.
Дед Митя вышагнул вперед и как остекленел – то ли в непонятном раскаянии, то ли в ужасе.
Я вдруг ясно вспомнил, как семнадцать лет назад, зимой он опрокинул мои санки, когда провалился одним валенком в наст на заметенной сугробами кромке высокого берега.
Четырехлетний, я тогда вывалился и резво покатился к полынье под горку.
Именно такой у него был тогда взгляд…
Из записок полковника Пикара
Нас извлекли из погреба вскоре после того, как весь хутор огласился выстрелами. Только упустив всех пленных, эти бездельники хватились своих командиров.
Разобрав баррикаду младшего Бекле на люке «погреба», меня и Анри наконец-то подняли на свет Божий.
Надо отдать должное Анри, он был вполне невозмутим и только сетовал на ужасающее скифское вино, найденное им впотьмах подполья.
– Премного виноваты! – испуганно рапортовал вытащивший нас сержант. – Нас обманул этот чертенок Жан Бекле!
Тут Бекле-отец так ухватил этого сержанта за ворот, что тот от страха гулко выпустил воздух.
– Скажи спасибо, что мой чертенок даровал вам жизнь! – гаркнул ему в лицо барон. – А то черт может исправить свою оплошку! – И отшвырнул прочь сержанта.
Признаться, в этом погребном сидении был один плюс. После часа темноты я вдруг стал острее видеть, и едва не выбросил на радостях пенсне. Видимо, глаза прекрасно отдохнули! Я и не предполагал столько пользы в проклятых темницах!.. Впрочем, данный эффект обострения зрения вскоре исчез, но я успел поделиться своей радостью с Анри.
– А ты видишь наших коней? – спросил он в ответ…
Из дневника Жана Бекле
Изящно отбросив бумаги на стол, император пошел ко мне, раскинув объятия. Но не заключил меня в оные, а взяв за плечи, отодвинул – дабы полней охватить своим всепроникающим взором.
– О-о! Бекле-младший, как я рад тебя видеть! Что там у тебя приключилось в дороге? Задержался из-за этой русской? У вас уже все слажено? – тонко улыбнулся Бонапарт.
– Никак нет, мой император.
– Ну и правильно. – Наполеон задумчиво отошел к окну, где лежали на маленьком столике какие-то конверты с золотистыми амурами и вензелями. – Единственно возможная победа в любви – это бегство. – Он вернулся к большому столу и продолжал просматривать брошенные при моем появлении документы, порою что-то черкая в них. – Я рад тебе, мой друг, – продолжил он одновременно разговор, – твой природный оптимизм столь необходим в эти дни – когда русские, отдавшие свою древнюю столицу, так упорствуют…
Я хотел было его перебить. Но увидел, что император не слушает, весь погруженный в течение собственных мыслей. Может быть, ему необходимо было выговориться перед человеком, которому он верил?..
– …Александр не ответил ни на одно мое письмо! – Бонапарт вновь оторвался от бумаг и в раздражении начал ходить взад-вперед по кабинету. – Организовал какую-то разбойничью войну, что совершенно против всех правил военного искусства и политики!.. Ну ничего, я тоже начну действовать против правил!..
– Ваше величество, – все же вклинился я, – прошу вас не выдавать мне военных тайн.
Наполеон, осекшись, глянул на меня внимательнее. Потом стремительно шагнул ко мне.
– Почему же, мой верный Бекле?
Я понял, что не успел собраться с духом, но, быстро сглотнув, сказал:
– Вы же знаете, что во мне течет русская кровь…
Император с облегчением расхохотался:
– Какая чушь! Я тоже не француз, а корсиканец. Что не помешало мне создать великую французскую империю и увеличивать ее пространства по сей день! Но ты даже родился в Париже, ты с головы до кончиков ногтей – истинный парижанин!
