Елена Долгова - Камень ацтеков
Англичанин опробовал лезвие ножа на голенище.
— Нужно очистить тушу от шерсти и блох.
Убитый зверек походил на пушистого поросенка. Баррет перерезал добыче горло и выпустил кровь (ее тут же обсели мухи), потом рассек шкуру от ануса до шеи, выбросил прямую кишку, часть трахеи и внутренности.
— Ты прирожденный свежевальщик, — насмешливо заявил Эрнандо.
— Молчи или делай грязную работу сам.
— Я устал.
Вид у Ланды и впрямь был неважный. Куда-то исчез весь его апломб, глаза ввалились и глядели тускло. Он сумрачно рассматривал насаженные на колышки куски мяса.
— Костер горит слишком слабо.
— Какого дьявола, приятель! Ты сам видишь, как здесь сыро — мокрая земля или грязная вода внизу, свежие ветки вместо топлива, а небеса то и дело сыплют дождем.
— Слишком слабо горит костер.
— Перестань повторять одно и то же.
Баррет подбросил в огонь ветку посуше. Неряшливый клуб дыма расползался во все стороны, пробиваясь сквозь зелень к небу.
Ланда, не отвечая, снял кусок мяса с костра, вцепился в него зубами и складным ножом отрезал то, что не поместилось в рот.
— Не хватает соли, а в общем, сносно.
Он прожевал свой кусок и вдруг согнулся в приступе мучительной рвоты.
— Питер, собака, ты меня отравил.
Ошеломленный Баррет покачал головой.
— Ну нет. Такие шутки с отравой не в моем вкусе — пуля гораздо удобнее и вернее.
Ланда то ли поверил, тот ли нет — он скорчился, обхватил колени руками и больше не смотрел на сообщника. Смеркалось. Стая насекомых слетелась на свет костра, плясала рваным облаком и соперничала с дымом.
— Мне плохо. Я болен.
Баррет уже понял, что с испанцем происходит неладное — глаза Ланды неестественно блестели, сухая кожа лица пылала.
— Эге, у тебя жар и озноб.
— Это уж точно — мне то холодно, то кажется, будто внутри черепа разожгли костер. Так странно, Питер, — яркий костер горит внутри меня, и огонь неугасимый обжигает, но не убивает и не согревает…
— О черт! Снова жевал листья?
— Нет. Мой запас кончился еще в Веракрусе.
— Значит, у тебя лихорадка — болезнь, которая происходит от болотной вони. — Баррет сумрачно оглядел испанца. — Ты чертовски похож на покойника, Эрнандо. Не стану скрывать, ты чертовски на него похож.
Ланда скорчился, устроившись подальше от сообщника, и закутался в плащ — несмотря на теплый воздух тропиков и жар наконец-то разгоревшегося огня, его опять колотил сильный озноб.
Свежие ветви шипели, корчились, и потревоженный влагой огонь метал острые искры во все стороны.
— Господи, скорее бы кончился этот проклятый лес… Не подходи ко мне, Питер! Слышишь? Ты что-то задумал, какую-то подлость. Не смей подходить!
Стояло затишье, ветра не было, запах речной воды смешивался с дымом костра. Из леса доносились подозрительные звуки, но Ланда даже не обернулся на них — его зрачки оставались прикованными к англичанину.
— Да больно ты мне нужен, — хмуро отозвался Баррет. — Я тебя пальцем не трону. Пройдусь немного и устроюсь на ночь в другом месте, покуда еще не совсем стемнело.
— Решил меня бросить?
— Ага. Отдай-ка мне карту.
— Не отдам.
— Ладно. Я сам ее заберу.
Баррет вытряхнул содержимое мешка Ланды прямо на зыбкую почву и принялся по одному перебирать предметы.
— Я не злопамятен, поэтому оставлю нож и половину сухарей…
— Не смей трогать карту.
— Да брось, Эрнандо, ты ведь уже труп, который пока еще дышит, но скоро начнет гнить… Ага, вот она, моя карта. Я забираю ее. Не поминай лихом, друг.
— Питер! Ты не можешь так поступить.
— Не ори. Приманишь раньше времени хищников.
— Признаю, у тебя есть причины злиться, я тебя шантажировал. Но кто выручил тебя в море, кто врал, чтобы тебя не повесили заодно с матросами «Альбатроса», а кто вытащил тебя из крепости Сан-Хуан?
— Что было, то прошло.
Ланду, по-видимому, тошнило. Когда он заговорил снова, голос хрипло доносился из-за завесы дыма.
— Так ты не останешься?
— Нет.
Баррет собрал оружие, аккуратно проверил и сунул пистолеты за пояс. Ланда скорчился на земле.
— Тогда лучше убей меня сразу. Не хочу умирать один в лесу.
— Ладно, убью, если хочешь.
— Ты сразу так задумал? Тогда зачем тянул?
— Сам не знаю. Чудно ты сейчас выглядишь…
Баррет лгал, в эту минуту он смотрел мимо испанца — на едва не забытую у костра волшебную кружку. Она отливала глубокой угольной чернотой.
— Может, все-таки договоримся миром? — неуверенно попросил де Ланда. — Давай я увеличу твою долю, охотно отдам тебе даже половину.
— Ого!
— Пожалуйста, вытащи меня.
— Ты только что скулил о другом — о желанной смерти.
— Лихорадка отпустила. Мне стало гораздо легче — честное слово, очень даже легко. Думаю, завтра сумею встать на ноги и идти понемногу.
«Бедняга врет, — мрачно решил в душе Баррет. — Жар у него еще держится и будет держаться до рассвета, потом наступит ложное выздоровление и второй приступ, а третьего он попросту не перенесет. Оставаться на месте с умирающим глупо, а нести его на себе — тяжело и бесполезно».
— Мы сумеем добраться до миссии, — голос Ланды звучал откровенно заискивающе. — Там должен быть врач-монах, это сведущий человек. Я помогу отыскать дорогу, без меня ты наверняка заблудишься…
Баррет ухмыльнулся.
— Так ты меня не убьешь, Питер? — неуверенно спросил испанец.
— Нет. Только слушай внимательно. Первое: из добычи получишь ровно четверть — как раз столько, сколько ты предлагал мне в Картахене. Второе — я попробую помочь тебе выкарабкаться. Но ни за что не стану клясться, что, мол, сумею спасти. Очень может быть, что это попросту невозможно.
— Я согласен.
Ланда затих, видимо, не решаясь поверить удаче.
— Эй, ты, Эрнандо! Далеко она, миссия, и тот твой врач-монашек?
— Близко. Всего один день пути.
— Сегодня переночуем на месте. Завтра оставим здесь часть вещей. Я возьму только немного еды, тебя на спину и оружие. Если и к новому вечеру тоже ничего не изменится, следующей ночи ты уже не переживешь.
Ланда беззвучно молился, губы его часто шевелились.
— Если я не погибну, то никогда не забуду твоей доброты, — мрачно-двусмысленно пообещал он.
— Ничего, жизнь длинная, сочтемся.
Они на время прекратили разговор — мрачный Баррет взял в руки волшебную кружку, которая уже посерела. Жар у Ланды немного отступил, по вискам испанца стекали крупные капли пота. Тем временем стемнело совершенно, лес, казалось, придвинулся, наполненный осторожной жизнью, смутной, но неотвратимой угрозой.
