Юрий Галинский - За землю отчую.
Опершись руками на покрытую красным бархатом лавку, он поднялся из-за стола, взял дамасскую саблю с отделанной золотом и серебром рукояткой, в которую были вправлены рубины и сапфиры, и передал ее Владимиру.
Жалую тебя, брат мой хоробрый, сею саблей, дабы без пощады разил ты наших врагов!
Младший тоже встал, с поклоном принял оружие, а сам подумал насмешливо: «Дарит мне саблю татарского тысячника, коего я убил...»
Ну вот, Володимир, теперь можно поговорить, посоветоваться обо всех тревогах наших,— присаживаясь рядом с братом, сказал князь Константин.— Идти ли нам на крымцев, дабы изгнать их с земли нашей, а может* дать бой под Тарусой? Сила собралась у нас знатная—вон сколько ратников по Тарусе сегодня прошло. Говори, брате, что мыслишь о том?
Владимир молчал, лицо его с небольшой светло-русой бородкой было задумчиво и серьезно.
«Костянтин говорит, что воев у нас много. А их ведь и семи тыщ не наберется, да и какие то вой...»
Чего молчишь? — перебил его раздумье старший.— Али сомневаешься?
Что тебе сказать, брате,— нахмурился тот.— Не серчай, но мне тебя не понять. Такое задумал...— Он пожал крепкими плечами, плотно обтянутыми малиновым шелком рубахи.— Сколько у нас воев?.. Две тыщи конников да пять тыщ ополченцев. Ежели бы такие ополченцы, что с нашим покойным отцом на Куликово поле ходили и полегли там в лихую годину, а то одни юнцы да старцы. И с таким воинством ты хочешь побить татар, изгнать их с Тарусчины?..— Горько усмехнувшись, Владимир махнул рукой.
Слушая его, Константин мрачнел. Едва брат умолк, он резким движением взял со стола сулею с белым медом, рывком налил себе полную чарку так, что даже на скатерть плеснул. Не приглашая Владимира, выпил один. Потом, бросив недовольный взгляд на брата, отчеканил:
Все одно будет по-моему!
Слова младшего разозлили его, хорошее настроение куда и делось. Тарусский князь был горд, крут норовом, если что задумал, ни с кем не считался, разубедить его никому не удавалось. Владимир знал это и не перечил брату, с детских лет был послушен его воле. Но тут не сдержался, бросил в сердцах:
Безрассудство есть сие!
Кровь прилила к голове князя Константина, затуманила взор. «Вот тебе и брат родный!.. Не только не поддержал, а еще и насмеялся, супротив пошел!»
Константин Иванович встал, прошелся по горнице, с досадой думал: «Вишь, как себя показал. А я-то мыслил: заранее переговорю с ним, дабы на думе боярской завтра и он сказал нужное слово. Почитал за храбреца, чай, всегда первым в сечу кидался, мыслил, он и ныне загорится. Чего греха таить, надеялся, что укрепит меня в сем решении, сомнения мои развеет».
Несколько поостыв, подошел к брату, спросил настороженно:
Может, посоветуешь бросить отчий удел и на поклон в Москву податься? Небось приютят, сделают такую милость?
Владимир поднялся с лавки, не обращая внимания на резкий тон старшего, сказал спокойно:
Им ныне не до тебя, Константин, сам знаешь. Татары уже к Москве, должно, подошли, а Михайла Тверской, как и Олег Рязанский, затаились. Сидят, выжидают, что дале будет.
Ты, Володимир, от дела не уходи, прямиком скажи, что мыслишь! — повысил голос тарусский князь.
А ты на меня не кричи! — вспыхнул младший и, не отводя разгневанного взора от хмурого лица брата, продолжал: — Уж коль пришло к тому, скажу тебе начистую! Не можна ныне Тарусе да и всем землям удельным в одиночку держаться. Со всех сторон Русь окружена ворогами. Как им противоборствовать, когда каждый князь, опричь своей вотчины, ни про что ведать не хочет. В мамайщину собрались все русские полки в единую силу, вот и побили Орду. А только с Мамаем управились, каждый сызнова в свой бок потянул. Потому вороги по Руси и гуляют, кровь нашу льют. Русская же сила вся пораскидана, да и обезлюдели мы после сечи Куликовской...
Константин с удивлением слушал брата, смотрел в его потемневшие от волнения голубые глаза. Володимир, вчера еще отрок, во всем поддерживал его, Костянтина, со всем соглашался, а теперь толкует такое... Вырос!
Константин Иванович и гневался на Владимира, и помимо воли гордился им, угрюмые складки на его лице понемногу разглаживались, а в душе множились сомнения: «Верно ли хочу поступить?.. Может, прав он, а не я?..»
А Владимир, пытаясь убедить старшего брата, вел свое:
Не можем мы с такой малой силой идти на татар! Надо все воинство увести на полночь, соединиться с другими русскими полками. Тут же, на Тарусчине, мы как в силке, что на зверя ставят. Ежели даже побьем крымчаков, кои на Тарусу идут, другие на нас кинутся!
Но Константин не внял доводам младшего. Бросив на него мрачный взгляд, буркнул:
Захмелел ты, должно, Володимир,-— такие речи ведешь!
ГЛАВА 18
Не успели ватажники закончить свою скромную трапезу — наспех сваренные щи и постную толокняную кашу, как во Владычном монастыре объявился монах из Тарусы. Длинный, худой старик, на сухощавом лице, испещренном морщинами, лишь темные глаза светились лихорадочным блеском под кустистыми седыми бровями. Старец прошагал верст двадцать по бездорожью и от усталости едва держался на ногах, его вел под руку пришедший с ним из Тарусы еще совсем юный чернец.
Монастырский двор был опять полон братии. Обычно крестьяне, холопы да и монахи не опасались лесных молодцов, нередко находя у них защиту от обид и притеснений. И потому, узнав, что пришлая ватага разбойников расправилась с ордынскими прихвостнями, которые привели в обитель татарский чамбул, они тут же стали возвращаться обратно.
Тарусские монахи взошли на паперть монастырской церкви. Воздев к небу скрюченные руки, старец окинул возбужденным взглядом собравшихся во дворе людей, воскликнул взволнованно:
Людие! Прогневили мы господа, всемогущего и все- милосердного! Наслал он на нас, грешных, нечестивых агарян! Аще .хотите уберечь веру христианскую и землю отчую от поругания, защитить от убивства и бесчестья жен и чад своих, все должны встать под стяги верного ревнителя божьего, благословенного князя Костянтина Иваныча Тарусского. Землю нашу заполонили окаянные ордынцы, повсюду они — ив Туле, и в Калуге, и в Верее, и в Серпухове!..
«Ив Верее уже татары?!» — Федор вздрогнул, когда услышал это, сразу пригорюнился, опустил голову.
Сбирает князь Костяитин рать в славном граде Тарусе,— раздавался на притихшем дворе негромкий голос старца.— Хочет он выступить супротив лютого ворога. Все — оружны и неоружны — идите в Тарусу, на кою гонят орды безбожных крымчаков!
Монах замолк, вытер рукавом выцветшей рясы лицо, устало опустился на каменную ступеньку.
