Иван Кошкин - Илья Муромец.
— Господи! Я же не ради себя! Грешен, прости, но не ради себя!
Небо глядело все той же васильковой синевой, над курганом выл ветер. «Не слышит, — оборвалось сердце. — Или не хочет. Господи, не оставь... Клянусь, не ради...» Что-то неуловимо изменилось, все так же завывали Стрибожьи Внуки, быстро темнело, но странное спокойствие снизошло на душу — Илья со страхом и восторгом понял, что он не один.
— Стал бы я с тобой возиться, если бы ты ради себя просил.
Илья не понимал, откуда пришли слова, словно кто-то, бесконечно усталый, заговорил, ободряя и печалясь одновременно.
— Иди, только не зверись, Илья Иванович.
— Господи...
Но чудо кончилось — тело налилось небывалой, нечеловеческой силой. Заскрежетали цепи, поднимавшийся на курган Девгень в ужасе остановился, глядя, как медленно сгибаются стальные костыли, что склепывали кольца.
— Фома!!! — завизжал хазарин.
Откуда-то с востока послышался нарастающий грохот, земля ощутимо задрожала. Печенеги у подножия холма принялись вопить, засвистели стрелы.
Но Девгень и подбежавший ромей ничего не слышали — словно мышь на гадюку, смотрели они, как багровый от натуги Илья встает во весь рост. Цепи с ног уже расползлись по звеньям.
— Девгень, убей его! — бешено крикнул Фома,, хватая с земли тяжелую булаву.
Цепь лопнула, засвистели разлетающиеся звенья. Стальной костыль ударил хазарина в голову, застряв между глаз. Фома безумными очами посмотрел на мертвое тело товарища по палачеству и с диким воплем кинулся на богатыря.
— Вы что твори-и-и-те, и-и-изверги? — заржал вылетевший на курган Бурко.
В гриве коня запутались стрелы, чья-то незадачливая рука вцепилась в подпругу, да так и поехала дальше без хозяина. Налитым кровью глазом конь обвел место несостоявшейся казни и уставился на кол, потом медленно поднял голову и пристально посмотрел на ромея.
— Убью! — люто завизжал богатырский зверь.
— А-а-а-а!!! Говорящая лошадь! — издал предсмертный вопль Фома.
— Не лошадь, а конь, — обиделся Бурко, опуская тяжелое копыто на голову палача. От подножия кургана прыснули в сторону Днепра те печенеги, что сообразили не заступать дорогу бешеному русскому коню. Стало тихо, только свистел ветер, шевеля ковыли.
— Это кто был-то, такой непонятливый? — спросил в сторону Бурко, вытирая копыто о траву.
Илья не ответил. Перед глазами все плавало, и богатырь потер очи кулаком. Лучше не стало, а рука намокла, горло сдавило так, что не было сил вздохнуть, он размашисто перекрестился трижды, покачнулся, туманящимся взором обвел курган. На подгибающихся ногах воин шагнул к коню, обнял зверя за шею и уткнулся в гриву.
— Бурко... Не бросил, родной, — сипло выдавил Илья, чувствуя, что сейчас разревется.
— Штаны надень, дубина, — каким-то странным голосом ответил Бурко. — И поехали, темно уже.
Илья отпустил коня, посмотрел вверх и размашисто перекрестился. Одежу его палачи бросили тут же, видимо, думая потом поделить. Пока богатырь одевался, конь обошел место казни по кругу, покатал копытом разогнутые и разломанные стальные звенья.
— Слушай, Илья Иванович, ты что с цепями-то сделал?
— Порвал, — честно ответил витязь, подходя к другу.
— Ну? — задумчиво не поверил Бурко, переворачивая согнутый вдвое костыль. — И как это ты ухитрился.
— Не спрашивай, все равно не поверишь. — Илья ласково похлопал коня по спине, а потом вдруг снова обнял за шею. — Эх, друг ты мой гривастый...
— Да что ты меня все лапаешь! — возмутился Бурко и осекся...
По лицу воина катились крупные слеза, Илья как-то странно закашлял и закрыл лицо рукавом.
— Да что со мной, второй раз за эту седьмицу... — Он плакал, не стесняясь, мощные плечи ходили ходуном.
Бурко осторожно ткнул друга мордой в грудь.
— Ну, хватит, хватит, Илья Иванович. Хватит, а то я сам заплачу. А нам, коням, плакать не на пользу...
Илья судорожно вздохнул, вытер глаза. На западе алое солнце садилось в тучи, по степи под теплым вечерним ветром волнами колыхался ковыль. За рекой степь на многие версты разгоралась тысячами костров.
— Много их, — сказал Бурко.
— Завтра ветренно будет, — невпопад ответил богатырь.
— Это да. Ветер с заката, нам в спину. Не знаю... Не знаю, Илья. Что-то мнится мне — скоро нам где-то тут, в ковыле лежать. А вот поверишь — не страшно. И не грустно даже. Как думаешь, Апраксия с детьми уже уехала?
— Нет, — покачал головой воин. — Она мне сама сказала, что будет в Киеве до конца, а не устоим — в Десятинной затворится. Не годится, мол, великой княгине приживалкой скитаться...
— Гордая, — кивнул конь. — Не понимаю я вас, ну да ладно. Так или этак, мы раньше головы сложим.
— Сложим так сложим, — тихо молвил Илья. — Судьба, значит, такая. На то мы и богатыри... Рома.
Некоторое время оба молча смотрели на печенежский лагерь.
— Ты как меня назвал? — кося глазом на друга, осторожно спросил конь.
— Ну, ты вроде говорил как-то, что хочешь, чтобы тебя так звали, — пожал могучими плечами богатырь. — Вот я и подумал...
— А с чего это ты так подумал? — все так же недоверчиво продолжил Бурко свой спрос.
— Ну как чего? Сам посуди, ты не глупей меня будешь, даже, наверное, поумнее, так что ж тебе... — Илья вдруг остановился, потом тихо рассмеялся. — Да что я несу-то! Я тебя обидел, а ты мне жизнь спас.
Ты же мне не просто конь. Если хочешь зваться Романом — буду тебя Ромой звать. И другим велю.
— А-а-а-а, — ответил Бурко, пытаясь собраться с мыслями. — Ну, спасибо, Илья Иванович! Только знаешь что, давай ты меня так звать начнешь, когда мы Калина побьем. А то ведь я пока привыкну, а в бою, если кликнешь, могу и не уразуметь, кого кричат.
— А ты думаешь, мы его побьем? — усмехнулся Илья.
— А ты думаешь, нет?
— Да что-то не верится.
— Уныние — тяжкий грех еси, — наставительно заметил конь. — Так отец Серафим говорит. Пойдем вооружимся да в Киев двинемся. Нас там, поди, заждались. Да, и сними ты у меня с шеи эту веревку. А то кидался тут один не по годам прыткий...
* * *Угоняй очнулся ночью — над головой на черном бархате неба драгоценными камнями сверкали звезды. Он лежал все на той же кошме, укрытый шубой. Осторожно, чтобы не потревожить уснувшую вроде бы боль, десятник повернул голову. Рядом, возле низкого кривого деревца, безопасно в овраге от урусских глаз, горел костерок. Вокруг костра, кто сидя, кто лежа, спали его дети. Путаясь, он несколько раз пересчитал их — двоих не хватало...
— Загоняй... Загоняй! — шепотом позвал он.
Одна из фигур у костра зашевелилась, и старший сын на коленях подполз к отцу.
