Анатолий Коган - Замок братьев Сенарега
«Не странно ли, — думал святой муж, — что самый безгрешный в этом доме — мой давний знакомец, палач! А величайший из грешников — сам исповедник. Ведь я не покаялся еще о том ударе кинжалом, в Монте—Кастро, хотя казнь ересиарха, конечно, не грех, а дело господней службы».
Вечером состоялся пир, для господ — в зале, для челяди — во дворе замка. И мудрый аббат, никого ни о чем не расспрашивая, прочитал на нем все прочие тайны Леричей, какие не вызнал еще на исповеди, — наблюдая, домысливая, делая свои выводы, не пропуская ни взгляда, ни беседы, способных что — то ему досказать.
3
Никто не мог понять позднее, как проползли враги. Потом уже нашли тонкие сыромятные ремни, железный острый крюк, но куда его закинули, где поднялись по ремням на стены — того долго не могли уразуметь. Как бы то ни было, они всползли по отвесному камню, как серые скорпионы, цепляющиеся твердыми когтями за малейшие царапины гладкого песчаника, за крохотные углубления шероховатого ракушечника — в стенах Леричей были оба этих камня. И стали красться, как гады, далее, чтобы удар нельзя было отразить.
Тудор Боур проснулся среди ночи, сам не ведая, почему. Глянув искоса в открытое окошко, по много раз виденной на страже картине звездного неба, не задумываясь, определил: через час должно светать. Остро вспомнилось позднее застолье у фрягов, сияющие глаза Марии, часто обращавшиеся к нему через стол в немом утверждении и вопросе, вспыхивавшую в нем неуемную мальчишескую радость. И острый взгляд черного монаха, который, конечно же, все уловил. Что же деется, боже мой? Тудор бывал влюблен, но такого с ним еще не случалось. И надо же, чтоб сейчас, когда он пришел сюда как витязь и судья. Сотник знал, конечно, такое не справится о часе, такое грядет не стучась, подобно року. И как ему сейчас хорошо, хоть дева — не с ним, и неведомо, будет ли с ним когда — нибудь.
Молодой витязь отдавался думе и чувству, но ухо воина привычно слушало ночь. И еле слышный, странный шорох прервал мечты. То не был легкий бег ночной ящерицы, ни метание летучей мыши, чиркнувшей о что — то крылом. Шум шершаво влачился, словно мягкая ткань по камню или сухой земле. Вчера был дождь, значит — по камню. Значит, кто — то крадется во тьме вдоль стены, зачем—то прячась от глаз, стараясь двигаться неслышно.
Тудор мгновенно, как выучила ратная доля, натянул сапоги, взял саблю. Приоткрыл не скрипнувшую, слава богу, дверь. Несколько серых теней, чуть заметных на полотнищах стен, осторожнейше кралось к квадратной башне, в которой темнели крепко запертые на ночь ворота. Сотник выскользнул из каморы и пополз вместе с ними к браме, не привлекая внимания странных теней, стараясь сойти за одну из них.
Мазо ди Сенарега давно не спал; сеновал над конюшней, где парень устроился на ночлег, привлек внимание одного из ратников, которые, упившись, валялись, где кого одолел хмель. Ратник влез в душистое сено и вначале спокойно посапывал, пока в неведомом сне не увидел знамение, повелевшее ему перевернуться на спину. И тогда, чуть не поднимая над чердаком тесовую крышу, раздался громовитый, разбудивший юношу храп. Мазо, страдая тонким фряжским слухом, с неудовольствием двинулся к выходу, чтобы вернуться в свою комнату. И тут увидел серые тени, подползавшие к надвратной башне.
Не спал в тот час и работник Василь. Бердыш еще в детстве запомнил старую сказку про терем — теремок, и замок Леричи, каждый раз пополнявшийся новыми жильцами, давно казался ему таким вот веселым пристанищем. «Терем — теремок, — рассказывал он себе вновь эту сказку, — кто в тереме сидит? Это я, Пьетро Сенарега, генуэзский разбойник!.. Это я, торговый человек Амброджо, фряжский хитрюга!.. Это я, Васька Бердыш, ни ратник, ни писарь, ни работник... Это я, — прибавил он сегодня, — Руффино — ксендз, ни белец, ни чернец, на чужом поле божий жнец!»
Сказочника прервал шум, показавшийся подозрительным. Схватив саблю и лук — заряжать арбалет не было уже времени, Василь бесшумно, но быстро выскользнул из своей комнатенки.
Не спалось в замке еще одному — Конраду фон Вельхагену. Храбрый рыцарь, ворочаясь на жесткой монашеской койке, думал о Марии и Тудоре, о своей греховности, о далеком Ордене, по которому, как ни был тот к нему неблагодарен и суров, Конрад изрядно тосковал. Под спудом тревожила мысль: вина пролито в замке много, не пьяны ли дозорные? Рыцарь оделся, опоясался мечом, взял малый шелом. И тут, заслышав сабельный звон, опрометью бросился по лестнице вниз.
С того мгновения, когда мы оставили Тудора, до этой минуту успело случиться многое.
Двигаясь вместе с таинственными тенями, сотник понял: чужие люди ползут к браме, дабы отворить ее своим товарищам, ждущим снаружи. И двинулся быстрее, стараясь их обогнать. Поднимать в те минуты тревогу было бы безумием; поняв, что их обнаружили, чужаки бросились бы все к воротам и, наверное, успели бы их распахнуть. Приблизясь к передним, Тудор различил несколько слов, которыми те шепотом обменялись. Дело складывалось опасным образом, то были татары. И не Шайтановы, конечно: побратим не учинил бы такого, не известив Тудора самого.
Врата темнели уже совсем близко, а перед сотником было еще трое налетчиков. И Тудор, нашарив камешек, метнул его на середину двора. Враги замерли, прижимаясь к земле. А сотник двумя прыжками достиг брамы и, заняв проем, повернулся к налетчикам с саблей в руке. «Счастье мое, коль они без луков», — — мелькнуло в его голове.
Бывалые ордынцы поняли, что их обманули. Выставив клинки, татары набросились на сотника, норовя его изрубить. Но ворота замка, сами довольно узкие, стояли в глубине башенного проема, замыкая двухсаженную нишу. Более двух человек в такой тесноте уместиться не могло. Тудор пропорол уже меховой кожушок первого нападающего, упавшего ничком под его ноги, и отбивал натиск двух других, когда за спинами наседавших на сотника тоже послышался сабельный звон: па помощь к нему спешил юный Мазо. Фряжонок тоже успел уложить кого—то на землю; троих ворогов, пытавшихся преградить ему путь, Мазо с нежданной силою потеснил. Но забыл в пылу сечи о тыле, и тяжелый нож, брошенный кем — то сзади, не попав, к счастью, лезвием, оглушил храброго юношу, ударив рукоятью по голове.
— Кончай его! — услышал Тудор татарские слова, когда молодой Сенарега упал.
Юношу надо было спасать. И сотник сотворил невозможное. Яростно рубясь, он уложил еще двоих супостатов, отбросил — один против дюжины — от брамы прочих. И, схватив Мазо за куртку, оттащил его к воротам, где занял прежнюю, легко обороняемую позицию.
Еще один раз, однако, удача могла повернуться к Леричам спиной. И чуть не повернулась: гадюкою скользнув в быстром прыжке под руку сотника, совсем еще молодой ногаец набросился на него сзади, вцепился руками в горло Тудора. Татары огласили двор торжествующим визгом: проклятый кяфир наконец будет мертв. Но хватка вдруг ослабла, затуманенный было взор пана Боура прояснился, и славный воин продолжал удерживать браму, еще не зная, что случилось за его спиной. А там чинилась скорая расправа. Пробравшись по стене в надвратную вежу, Василь, мужичонка верткий, сперва поразил вцепившегося в Тудора ордынца стрелой, а затем протиснулся и сам сквозь узкий люк и, спрыгнув, очутился рядом с Тудором с саблей в руке.
Татары, взвыв, бросились на обоих в последнем, отчаянном натиске, но защитники крепостных ворот отбивали все наскоки налетчиков, уже уразумевших, что дело их проиграно на сей раз. Уже, со стороны двора, косил их рыцарь Конрад двуручным своим мечом. Уже замок озарился светом факелов, и люди с оружием выбежали на стены — отбивать оставшихся снаружи ворогов, если те полезут на приступ. И, видя, что выхода нет, оставшиеся в живых из пробравшихся в замок ногаи бросили оружие и повалились на колени, закрывая руками лица, готовые к смерти. Очнувшиеся ратники гарнизона, являя усердие, быстро связали пленников и встали над ними с саблями, ожидая приказа — рубить им головы или вести в застенок.
Еще гремели на стенах пищальные выстрелы. Еще летели из — за них наудачу острые стрелы, пускаемые с досады отбитою ордой, а к браме, в рубашке и босиком, с распущенными волосами бежала прекрасная Мария, почуявшая, что с младшим, любимым братом — беда. Но Мазо, очнувшись, уже стоял на ногах, поддерживаемый Бердышем. Мария порывисто схватила русича за руку, Василь, однако, покачал головой и повернулся к Тудору.
— Ему спасибо, синьора, — сказал работник, — Кабы не он...
Мария метнулась к сотнику. И Тудор, еще не стряхнувший головокружение сечи, понял вдруг: не только ее, Марии, — его, Боура судьба решилась, возможно, в тот навеки незабываемый, осиянный радостью миг.
Бой окончательно утих, когда Бердыш первым вспомнил о собаках. Почему не залаяли, не подняли первыми тревогу? И тут заметили — собаки в замке лежат, откинув лапы, не подавая признаков жизни. Кто — то крикнул: «Опоили, отравили собак!» «Опоили, да не ядом, — усмехнулся наймит. — Глядите, дышат». Псы и вправду не были отравлены, вскоре начали просыпаться. Кто угостил первых чутких сторожей фортеццы сонной травой? Об этом теперь можно было только гадать.
