Амеде Ашар - Золотое руно
— Итак, когда я скажу, что наступил момент действовать, вы…?
— Отвечу вам: я готов.
— Не обращая внимания на средства, которыми я воспользуюсь?
— В политике и в любви важна только цель.
— Вы, герцог, далеко пойдете.
— Потому что следую за вами, графиня.
Они обменялись взглядом и разошлись. Шиврю говорил убедительно, но только не для себя. В глубине души он всегда решал поступать сообразно с обстоятельствами: быть преданным до смерти или неблагодарным до забвения. Словом, «жизнь покажет» — это и было его правилом.
17. В четырех стенах
На следующий день, куя железо, пока горячо, Сезар отправился к Орфизе. Он по-прежнему сохранял роль кроткого почитателя, какую он принял по выезде из Германии.
— Я принес вам, кузина, такую весть, которая наполнила бы меня радостью до краев, если бы я мог только надеяться, что вы её примете без огорчения.
— Почему вы полагаете, что она меня может огорчить?
— Да знаете… Наши чувства ведь неодинаковы… В общем, я вчера видел его величество и являюсь от его имени.
— Пока здесь нет для меня никакого огорчения.
— Видите ли… Словом, король прислал меня объявить вам, что ему угодно распорядиться герцогством д'Авранш вместе… с вашей рукой.
— Ах, так, — произнесла Орфиза, бледнея, — продолжайте. Кажется, это ещё не все?
— Признаюсь, нет.
— Так я слушаю.
— Его величество изволил прибавить, что ему угодно, чтобы вы отдали вашу руку… мне.
— И вы, конечно, отказались?
— Я?! Отказать королю?! Отказаться от вас?!
— Вы делаете мне слишком много чести. Но скажите, вы действительно полагаете, что власть короля настолько велика, что дает ему право распоряжаться сердцами его подданных?
— Да, такого оборота дел с вашей стороны я и опасался, — ответил Сезар, не скрывая печали. — Но прежде чем вступать на путь сопротивления, вам не мешало бы подумать о последствиях. Вы не как все прочие, вы знатнейшая, но и смиреннейшая из всех француженок, крестница короля, и потому обязаны ему особенно повиноваться.
— Любезный кузен, я знаю все, чем обязана королю. Моя кровь, мое состояние, моя жизнь принадлежат ему. Но его права на мою личность не распространяются.
Сезар едва сдержал судорожный вздох.
— Я не хотел бы продолжать этот спор, но — увы! — сердце не позволяет мне сделать это. Прошу вас, подумайте об опасности, которой вы себя подвергаете. Ведь он — всесильный монарх!
— Довольно, граф. Король не может лишить меня моего сердца.
Шиврю открыл было рот, чтобы продолжать, но Орфиза остановила его гордым жестом.
— Не трудитесь продолжать, это бесполезно. В свою очередь уполномочиваю вас доложить королю о моем непреклонном желании самой располагать своей судьбой.
— Сударыня, ведь это все-таки король, и не какой-нибудь, а сам Людовик XIY…
— Вы, кажется, собрались меня учить?
— Ради Бога, нет, но… подумайте хоть немного и обо мне. Я ведь должен принести его величеству дурную весть: его не слушают подданные… А короли, бывает, гневаются, и в гневе…
— Довольно. Я слишком много слушала вас уже раньше. Мне нечего вам добавить. За короля же не беспокойтесь. Он не дитя и разберется, что к чему.
Орфиза собралась было прекратить разговор, но тут вдруг вспомнила:
— Кажется, вы мне обещали ждать, пока мой выбор не остановится свободно на одном из двух претендентов?
— Да, но король…
— Идите, граф, я вас не задерживаю.
Дорогу домой граф выбрал окольную: ему хотелось все обдумать. Ни в коем случае он не собирался отступать. «Пусть её сердце будет принадлежать Монтестрюку,» думал он, — «но её тело будет принадлежать мне, и я буду герцогом. Это все же лучший вариант, чем у Монтестрюка.»
В тот же вечер он опять был в Лувре. Король заметил его и подозвал.
— Вы один, граф? — спросил он удивленно. — Я не вижу графини де Монлюсон, но зато замечаю ваш мрачный вид.
— Я принес вам плохие вести, государь. Я, конечно, сожалею, что мне не удалось тронуть её сердце, но я в совершеннейшем отчаянии от её неповиновения вашим желаниям.
— То есть, граф, графиня де Монлюсон? …
— Отказывается подчиниться воле вашего величества.
— Значит, бунт?
— Не смею этого произносить, государь. Но в своем заблуждении она выразила пожелание подчиниться самой суровой участи, нежели намерениям вашего величества. Она отвергает власть своего короля и повелителя.
Лицо Людовика XIY слегка покраснело.
— Граф, — заявил он высокомерно, — как ни тяжело подобное поручение для вас как родственника графини де Монлюсон, но я возлагаю на вас поручение объявить ей мою волю. Она должна удалиться в монастырь и оставаться там, пока её раскаяние не откроет ей нова двери света.
— Повинуюсь, государь, в твердом убеждении, что с Божьей помощью моя кузина вернет ваше благорасположение.
Сезар ушел, втайне ликуя.
— Келья или двор… Уступит, — тихо произнес он себе.
А через несколько дней графиня Монлюсон в сопровождении графа Шиврю отправилась в аббатство Шель.
— Я в отчаянии, милая кузина, — бормотал Шиврю, — никогда у меня не было такого горького, тяжелого и сурового поручения, у меня сердце разры… (ну, и так далее. Болтовня Шиврю, боюсь, порядком надоела читателю, которого я искренне жалею. Ему ведь и в жизни, небось, надоели такие, как Шиврю).
На замечание Шиврю, что он со слезами возблагодарит Бога за тот день, когда одно слово Орфизы откроет перед ней двери аббатства, она ответила:
— Поберегите ваши слезы до лучшего случая.
К счастью, игуменья Шеля не потеряла ещё сострадания за свою долгую службу и потому разрешила Орфизе оставить при себе двух-трех слуг, и среди них Криктена. Ему-то и поручила Орфиза доставить записку Монтестрюку, где бы тот ни был.
Но графиня Монлюсон забыла о Лудеаке. Предусмотрительность сего мужа не знала границ.
Едва Криктен прошел сотню шагов от ограды монастыря, как его схватили и обшарили с ловкостью, не оставлявшей сомнения в огромном опыте исполнителей, полученном ими в этом весьма любим м в то время виде цивилизованного обращения с людьми.
Командир исполнителей по имени Карпилло (для Криктена это было его первое знакомство с ним; для читателя знакомство не требуется) был ужасно рад.
— Вот здорово, — сказал он, — и бумажка, и человек при ней, хоть и дурак. Но спасибо ему все же следует сказать: по крайней мере, рука не отвыкает. Поймаем кого и получше!
Посадив Криктена в гостиничную комнату и заперев его там Карпилло помчался к инициатору этой акции, Лудеаку. Тот был с Сезаром на совещании у графини Суассон. Как только Лудеак прочитал записку — а там была всего лишь просьба о помощи — он радостно воскликнул:
