Антон Дубинин - Катарское сокровище
— Отчего вы думаете, что на Брюниссанда могла бы пожелать вам зла и даже оклеветать вас? Вы с ней пребываете в ссоре?
— В ссоре? Вот еще! — Гильеметта презрительно фыркнула. — Я — с этой старой свиньей? Она мне просто завидует. Уже сколько лет.
— Чему именно?
Молодая женщина окатила и вопросителя тем же холодным презрением, от которого сейчас, должно быть, икнулось бедной трактирщице. Отступила на шаг — не стоялось ей на месте! — и с царственным величием снова опустилась на скамью.
— Да разве ж вы, судари мои, сами не понимаете? Посмотрите на нее… а после на меня. — Красотка, должно быть, с детства осведомлена о своей неотразимости, тихо вздохнул брат Гальярд. Конечно, мужские его глаза замечали, что Гильеметта красива — блестящие темно-русые волосы, тонкие брови, нежный румянец, фигура танцовщицы — однако по-настоящему привлекательной она ему не показалась с первого мига, а теперь со страшной скоростью утрачивала остатки очарования.
— Вы имеете в виду, что на Брюниссанда может завидовать вашей молодости и красоте? — спросил он холодным голосом. — Мне эта женщина казалась достаточно разумной и верующей, чтобы не придавать значения таким преходящим вещам.
— Верующей! Как бы не так! Будь она хорошей верующей, она бы…
— Она бы — что?
— Она бы не бросалась, как течная сука, на всякого, кто в штанах!
А, вот как вы, куртуазная пастушка, выражаться умеете. Зубки у вас на месте, не притупились. Брат Гальярд нахмурился.
— Попрошу вас перед церковным судом не употреблять таких выражений. Вы находитесь перед священниками, а не на рынке.
Гильеметта прикусила губу. Кожа ее, такая светлая, быстро разгоралась румянцем.
— Простите, отцы, я только хотела сказать… Замуж она, видите ли, рвется! В ее-то годы, постыдилась бы! И к эн Арнауту тутошнему липла, и к байлеву Марселю, и к кому только ни… Для того и рядится, как последняя… как дурная женщина, да только такую тушу сукном и эскарлатом не украсишь! Тоже мне, примерная христианка нашлась, сказать стыдно!
— В желании вступить в брак, пусть даже и вдовице, нет ничего постыдного или противного вере Вселенской Церкви, — мягко заметил брат Гальярд. Он внимательно наблюдал за лицом допрошаемой, выжидая момент для решительного шага.
— На Брюниссанда, действительно, упоминала вас в своих показаниях. Подождите, — он властным жестом остановил Гильеметту, вскинувшуюся было — «Я же говорила!» — Дайте мне договорить. В частности, она показала, что однажды вы резко ответили на ее вопрос — куда и зачем вы носите полные корзины. По ее словам, вы отделались от ответа грубостью, заявив, что на Брюниссанда «не в вере»…
— А какое она право имеет ко мне лезть с вопросами? Я ей не дочь, не служанка и не должница!
— Так вы подтверждаете, что встретили трактирщицу по дороге в лес, с корзиной в руках, и будучи спрошены ею, ушли от ответа?
Гильеметта уже поняла, что напрасно сболтнула; реши она с самого начала все подряд отрицать и не давай волю чувствам — продержалась бы дольше. Гальярд читал ее, как Аймерову «минуту»: теперь она, поведя бровями и поджав губы, избирала другую тактику — «изворачиваться и уходить». Надолго ли ее хватит…
— Так и что же? Подтверждаю. Ничего нет странного, когда в лес с корзиной ходят. Улиток собирать после дождя по скалам, например — у нас улитки крупные, белые. А всякой старой… трактирщице я вовсе не обязана отвечать, куда и зачем пошла! Она ко мне не приставлена нянькой, я ее и отшить вправе. Грех невеликий.
— Улиток, вы говорите? — брат Гальярд задумчиво перебрал несколько документов. — Странно. На Брюниссанда говорит, что разговор состоялся не иначе как этой зимой, незадолго до Рождества. Неужели здешние улитки настолько хороши, что не боятся даже мороза?
Все страсти молодой женщины тут же отражались на лице ее, изменчивом, как сабартесское весеннее небо. Гордыня сменялась страхом, таким неприкрытым, что Гильеметта больше не казалась столь уж красивой.
— Так я точно не помню… давно было… Ну, значит, не за улитками шла, за чем другим… За травой для кроликов…
— Зимой?
— За сухой травой. Посыпать кроликам в загоне…
— Разве вы кроликов держите? Во всей деревне, сдается мне, они есть только у байля и у на Брюниссанды.
Гильеметта будто бы увидела лазейку в его словах.
— Да-да, вот сейчас припомнила как есть. Байлева жена, Виллана, попросила… или из ее невесток кто-то… для крольчатни сухой травки принести. Мы с Пейре оставляли у них свиные ноги коптить, у них печь хорошая, а я вот в уплату…
— Дочь моя, — брат Гальярд устало захлопнул папку с протоколами. — Довольно вам лгать и путаться. Какая трава? За травой любая разумная женщина пошла бы на выгон, а не в лес, где сплошной сухой бурелом и колючки, а каждую травинку надо из-под снега выкапывать. Ведь снег в ваших краях лежит в лесах и в скалах, только на открытых местах стаивает под солнцем. Зима у вас, насколько я знаю, была снежная.
Бедная Гильеметта. Совершенно не созданная для катарской изворотливой жизни, в очередной раз запуталась и решила идти напролом. То есть гордо молчать, как, должно быть, вдохновлял ее растреклятый духовный отец. Сколько ж ей лет, невольно подумал брат Гальярд — ведь наверняка не больше двадцати…
— Я ничего не помню и ничего подтверждать не намерена! — злосчастная Пастушка застыла, вздернув подбородок и скрестив руки на высокой груди. Платье ее, простое и темное, однако ж было сшито не как мешковатая катарская ряса — а изящно, с клиньями по бокам, и фигуру обрисовывало, как каменная драпировка на статуе.
— Ничего не подтверждать у вас уже не получится. Вы только что подтвердили, что ходили в лес с корзинами, даже и по зимнему времени. Теперь осталось только объяснить, что именно и зачем вы носили в лес. Иначе нам останется думать, исходя из показаний, что вы снабжали едой и одеждой скрывающегося там еретика…
— Не знаю никаких еретиков! Ходила, не ходила — не помню!
— Вы хотите, чтобы мы вас посадили в замковый подвал, пока не вспомните? — неожиданно встрял брат Франсуа, забыв заменить медовый голос на более жесткий, приличествующий таким суровым обетованиям. Гильеметта побледнела, обхватила пальцами предплечья.
— Куда хотите, сажайте, хоть мучайте — я слышала, слышала, как вы людей водой и огнем пытаете! — а все равно я ни в чем не виновата и… признаваться ни в чем не стану…
Гальярд, стараясь не смотреть в сторону напарника — взгляд получился бы слишком уж не братский — поспешил перехватить инициативу.
— Успокойтесь, мой собрат неверно выразился. Никто не намерен вас задерживать, пока к тому не найдется непреложных поводов. Думаю, разобраться, где тут правда, а где ложь, нам поможет очная ставка. Вы готовы встретиться лицом к лицу с одним из свидетелей, дававших показания относительно вас?
