Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень со львом
Но все это обилие материальных благ меркло по сравнению с одним абстрактным понятием, которое, однако, приобрело для Франсуа характер завораживающий и даже магический: замок Куссон был НЕПРИСТУПЕН.
Он действительно был неприступен — благодаря своему знаменитому местоположению. И хвастовство его владельцев здесь ни при чем: то был факт установленный, неоспоримый, принятый как остальными сеньорами, так и (с некоторым раздражением) даже самими герцогами Бретонскими.
Размеры замка Куссон, высота его стен, количество и размещение защитных приспособлений делали его неуязвимым для любого штурма. Разумеется, всегда оставалась, как это водится в подобных случаях, возможность обложить замок со всех сторон и морить осажденных голодом. Но именно здесь это стало бы напрасной потерей времени. Река предоставляла сколько угодно питьевой воды, а что касается продовольствия, то гарнизону достаточно было просто ловить рыбу. Для того-то в обводной стене и были устроены ряды бойниц, нависающих над волнами. В случае осады требовалось просто спустить лески вдоль стен, и изобилующая рыбой река Куссон будет бесконечно долго снабжать пропитанием все население замка.
На памяти сеньоров де Куссон никаких осад уже не было, ибо не находилось безумцев, желающих растрачивать силы и средства на предприятие заведомо безнадежное. Впрочем, во времена более древние нечто подобное все же случалось. Именно это и побудило Боэмона де Куссона, первого носителя титула, обосноваться на острове, когда он вернулся из крестового похода.
Факты, хоть и доподлинные, с течением веков превратились для местных жителей в легенду, в легенду о святой Флоре. Восходит она к черной эпохе норманнских набегов.
Как и остальную Бретань, этот край беспрестанно разоряли викинги, ужасные воины из северных стран. И вот как-то раз, около 930 года, вверх по течению Куссона поднялись два драккара, имевших на борту примерно сотню воинов под началом некоего Сигурда. Об их приближении дозорные не успели сообщить, поэтому внезапность нападения врагов была полной, а резня, которую те учинили, — столь чудовищной, что даже четыре века спустя местные крестьяне сохранили о ней жуткие воспоминания. Норманны прошли огнем и мечом по всей области, причем с какой-то особенной яростью набрасываясь на монастыри и прочие святые места.
Наконец, они уже собирались удалиться, прихватив с собой богатую добычу и сотню пленниц, как вдруг Сигурд, к удивлению собственных людей, решил остаться. Он велел сжечь драккары и обосновался на острове. Когда уцелевшие крестьяне вернулись в свои опустошенные деревни, то с ужасом обнаружили, что остров огорожен частоколом, а за ним дымятся многочисленные костры: норманны превратили его в свое логово!
Тут-то и начался кошмар. В течение многих недель они пировали, пожирая съестные припасы крестьян и развлекаясь с их женами. Когда какая-нибудь из них надоедала им, они убивали несчастную, и ее видели плывущей вниз по реке со вспоротым животом. Когда викинги прикончили почти все съестное и у них оставалось всего несколько женщин, они вновь принялись разорять округу.
На этот раз крестьяне предпочли сами пойти им навстречу. Они предложили добровольно доставлять захватчикам продовольствие и самых красивых девушек. Те согласились, что не помешало им, впрочем, время от времени устраивать охоту на человека — просто так, потехи ради.
Из набегов они приводили добычу — взрослого или ребенка — и насаживали ее на один из кольев своей ограды. Спустя двадцать лет, когда на частоколе уже места свободного не оставалось, крестьяне, изнемогая от страданий, взмолились, наконец, о помощи к герцогу Бретонскому Алену II по прозванию Крученая Борода.
Крученая Борода был отважный военачальник, имевший на своем счету многочисленные победы над норманнами, что по тем временам случалось нечасто. Он собрал войско и попытался овладеть Куссонским островом. Не преуспев в штурме, он взялся за осаду. Вот тогда-то в полной мере и проявились все достоинства этого места. Забросив удочки прямо через частокол с насаженными на него скелетами, викинги вылавливали достаточно рыбы, чтобы прокормиться. Через три месяца Ален Крученая Борода снял бесполезную осаду.
Происходило это в 950 году. Однако недолго оставалось радоваться Сигурду и его дружине. В том же году они были поголовно истреблены, и удалось это не кому-нибудь, а женщине. Флора, чье прозвание впоследствии забылось, была молодая девушка из деревни Куссон и, как утверждали, гораздо красивее всех прочих. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, она была избрана в качестве живой дани, обещанной норманнам. Тогда-то она и решила положить конец страданиям своих сородичей и соседей.
Она прихватила с собой пузырек с какой-то отравой, добытый, без сомнения, у местной колдуньи, с тем чтобы вылить его в брагу, когда начнется оргия. Только вот викинги и пленниц принудили пить с собой, так что на следующее утро мертвы были все, включая Флору и ее подруг.
Тело Флоры, которая спасла их, было благоговейно подобрано крестьянами и погребено на куссонском кладбище. С тех пор она стала для всех святой Флорой. А то, что Церковь отказалась утвердить эту стихийную канонизапию под тем предлогом, что Флора, выпив ею же отравленное питье, тем самым совершила грех самоубийства, ровным счетом ничего не изменило. Четыре века миновало, а в Куссоне и по всей округе по-прежнему молились святой Флоре и ставили ей свечи в церквях. Про цветы, которые выросли на ее могиле, ходила молва, будто они способны избавлять от всех немощей души и тела — подобно тому, как и сама святая избавила край от норманнской напасти.
Вот такую историю узнал Франсуа, приехав в Куссон. Он был не слишком впечатлителен, поэтому его ничуть не смущали ужасные подробности этого рассказа. Он даже не пытался представить себе, что на том самом месте, где сейчас гордо вздымаются белоснежные стены, отражаясь в чистых водах реки, святая Флора пила отравленную брагу, унося с собой, как последнее впечатление от этого мира, вид скрюченных трупов, висящих на частоколе. Мальчик усвоил лишь одну вещь: замок Куссон неприступен, он живет в месте, которое ни разу не было взято с помощью вооруженной силы. И это наполняло его гордостью.
Но была у Франсуа и другая причина для радости — сам Ангерран де Куссон.
Его дядя был рыцарем таким же безупречным, как и его отец. И даже более того, ибо ко всем тем качествам, как физическим, так и нравственным, какими обладал Гильом де Вивре, он добавлял немалый ум и образованность. Ангерран де Куссон много читал, любил театр, играл и сочинял музыку. Он имел также собственную жизненную философию — правда, с некоторым оттенком разочарованности, но это, без сомнения, проистекало из того, что он был не слишком счастлив в жизни.
