Борис Соколов - Первая встречная
Теперь уже она взахлеб рассказывала Панину, тормошила, прижималась и бесцеремонно ворошила его не особенно густые волосы. Сосед по купе, пожилой и грузный учитель из Курска, тоже ехавший в Крым, внимательно приглядывался к ним. Как-то, выбрав момент, когда Ирина вышла, с улыбкой поинтересовался:
– Дочка?
Панин не растерялся и со злой веселостью и с вызовом ответил:
– Нет, жена.
Его собеседник закашлялся, покачал головой, поправил сползавшие на нос очки и уткнулся в книгу…
… Панин говорил правду. Было все – и морской прибой, и стремительные катеры в зеленой пенистой волне, и далекие огни автомобилей на петлях горных дорог.
Как не хотелось в эти бездумные, медленно текущие дни вспоминать о комнате в коммунальной квартире, работе, старой тетке… Звезды, четкие силуэты кипарисов на синем небе… И вечер, когда она забылась, поверила словам, обещаниям, клятвам любить, всегда любить!.. А быть может, и сама, если не полюбила, то как-то привязалась к этому ласковому, заботливому человеку…
Может быть, это и есть то самое счастье, о котором мечталось? Что с того, что он не молод, намного старше, что под глазами набухли нездоровые, пульсирующие складки, а редкие волосы бессильны скрыть пугающий, голый череп. Ведь и он одинок и тоже мечтает о счастье.
В чем оно, кто знает? В любви, яркой и взволнованной? В спокойной и умиротворенной привязанности? В достатке? Или в том, что рядом, надолго, навсегда, хороший, умный человек, сердечный и внимательный друг?
Гаснет порой любовь, уходит достаток. Но дружба? Настоящая, человеческая дружба? Нет, никогда!..
… Шли дни. Как быстро прошел, пролетел месяц! Настало время возвращаться домой. Было грустно расставаться с полюбившимся морем, но грусть была легкой. Рядом – друг, муж. Теперь будет легче: и радость, и огорчение – все пополам. Верила – увидит еще и эти скалы, и застывшую бухту, и эти звезды.
… В Москве Панин отвез ее домой. Теперь она знала, что ненадолго. Скоро будет свой угол, своя семья…
…Возвращаясь с работы, на Моховой встретила Федора – Фреди. Увидав Ирину, он обрадовался, замахал руками, вихляя, подошел к ней.
– Куда ты пропала, девочка?
– Я выхожу замуж, – с гордостью сказала она.
Он присвистнул – вот так новость! Кто этот счастливчик?
Она назвала Панина и… застыла от негодования. Федор буквально давился от клокотавшего в нем смеха. Он хлопал себя по ляжкам, пританцовывал, как сумасшедший.
Еще ничего не понимая, она обиженно пожала плечами, хотела уйти, но Федор остановил ее:
– Подожди, подожди, ты что это, серьезно?
– Конечно.
– Уж не ездила ли ты с ним в Крым или на Кавказ? – с насмешливой издевкой, скосив глаза, спросил он.
– Да. В Крым, – растерянно ответила Ирина.
– Вот сволочь! – воскликнул Федор. – И жениться обещал?
Кусая дрожащие губы, она молча кивнула головой, но не удержалась:
– Откуда ты знаешь?
Федор выпрямился, грубо оборвал:
– Я знаю, что ты дура! У него это бывает каждое лето…
– Врешь, врешь! – защищаясь, крикнула Ирина. – Не может быть, не правда, он хороший, умный. Я не хочу знать, что было раньше. – Ей хотелось ударить его.
С лица Федора сошел румянец и глупая, бессмысленная улыбка, в глазах задрожали злые искорки.
– Идиотка! У него жена и трое детей! – сразу посерьезнев, зло сказал он. – Каждое лето он балуется с такими дурочками, как ты… и всем обещает одно и то же!
У Ирины закружилась голова, она почувствовала, как у нее слабеют, подгибаются ноги. Ей показалось, что она упадет.
Федор замолчал, потом медленно, точно раздумывая, сказал:
– А насчет умного, это ты верно, – и, внезапно разъярясь, схватил Ирину за плечи и, глядя в ее глаза, полные отчаяния и слез, крикнул: – Он «фарцовщик», понимаешь, «фарцовщик», скупщик барахла у приезжих иностранцев. Сволочь он, подлец! – и все больше распаляясь, не обращая внимания на собирающихся вокруг них любопытных, крикнул: – Я морду ему набью!..
Панин не показывался, не звонил. Значит, правда!.. Горе не имело границ – кому же теперь верить, если такой хороший, чуткий, близкий человек оказался подлецом? В отчаянии она не заметила, как по-товарищески внимателен был Федор. Хотя чем он мог помочь, этот плутоватый пустой паренек? Но он бегал, кричал, возмущался, угрожал расправиться с три Пе. И в конце концов привел в исполнение свою угрозу – избил на улице Панина.
Задержанный милицией, убежденный в своей правоте, Федор не унимался и там и был бы, конечно, наказан, Но Панин, боясь огласки, попросил не возбуждать дела и даже заплатил за Федора штраф.
…Шли дни. За осенними дождями и желтыми пятнами опавших листьев пришла зима, стерла яркие солнечные краски лета, припудрила землю. Казалось, время должно было притупить боль… «Хакель явор, гамза явор» – все проходит, пройдет и это – обманывало древнее библейское изречение, но, увы, воспоминания не проходили, не бледнели. Приглушенно, точно зубная боль, тихо ныло сердце, напоминая о прошлом. Чаще это случалось вечерам и, когда Ирина оставалась одна. Днем, за делами и сутолокой забот, тяжелые мысли прятались, таились. Точно их и не было, но стоило остаться одной, как они предательски выползали, шептали, будили воспоминания, и от этого сильнее билось сердце, хотелось спрятать голову в подушку, плакать, никого не слышать и не видеть. Измучившись, она засыпала, чтобы снова пережить все сначала.
Весной Ирина получила перевод – сто рублей. Отправитель, какой-то Иванов, проездом с вокзала, прислал ей эти деньги. Она не знала никакого Иванова и уже хотела вернуть извещение, но тетка, к этому времени посвященная во все, догадалась, что это от Панина («объявился, подлец!»), и убедила оставить.
Вначале она боялась прикоснуться к ним, но постепенно привыкла к мысли, что эти деньги принадлежат ей. А когда настало время отпуска, Ирина окончательно решилась и поехала на юг, в Крым…
XIX
Чем выше поднимался переулок, тем быстрее редел человеческий поток.
Впадая в площадь, узкие тротуары разбегались, огибали громаду памятника и вместе с одинокими пешеходами растворялись в залитой огнями, шаркающей центральной магистрали.
Слева, прижатый каменной глыбой дома, из подвала высовывался ресторан, где любили бывать знатоки восточной кухни, падкие на экзотику иностранцы и многочисленные приезжие, преимущественно с юга.
Попасть сюда днем не представляло труда, но как только темнело и на улицах вспыхивал электрический свет, у входа вывешивалась типографски напечатанная табличка «Свободных мест нет», а за стеклянной дверью появлялась фигура неумолимого швейцара.
Было непонятно, каким образом так внезапно наполнялись залы популярного в городе ресторана, но этим никто не интересовался. Увидев табличку люди шли дальше. Видимо предупрежденный, швейцар почтительно поклонился и распахнул перед Марковым дверь.
