Лев Альтмарк - Точка опоры — точка невозврата
Он вздрагивает и, не оборачиваясь, пытается разглядеть меня в зеркале, что перед ним.
— Повезло мне неслыханно, — говорю и потираю руки от удовольствия, — чудом я отыскал вас. Не попади я случайно в этот ресторан, век бы мне вас не найти.
— Кто вы такой? Откуда вы меня знаете? — вздрагивает мой подопечный от неожиданности.
— Привет вам от Шауля Кимхи… Помните такого?
— Помню… Зачем вы здесь?
— Вас забрать.
— Но я ещё не сделал того, что собирался. И никакая помощь мне от вас не нужна.
— Я бы вам посоветовал повременить. Пускай Евно Азеф остаётся в живых. История ему воздаст по заслугам, и не вам вмешиваться в её естественный ход.
— Ничего себе — естественный! Вы хоть понимаете, о чём говорите?! Да из-за него погибнет столько людей…
— Людей — невинных?
— И невинные тоже были… Вот я и хочу исправить эту будущую несправедливость! Я бы уже давно всё сделал, ведь я слежу за ним уже больше недели. С того момента, как на него вышел. Но всегда с ним эта женщина, а при ней…
— Доктор Лифшиц! — обрываю его. — Хватит! Такие вещи делаются или сразу, или уже никогда. Вы этого сразу не сделали.
Плечи его опускаются, и он молчит, уткнувшись лицом в зеркало.
— Наверное, вы правы — еле слышно говорит он — не смог раньше, не смогу и сейчас… Что же мне делать? Всё напрасно?
— Возвращаться вам нужно со мной в двадцать первый век. И притом немедленно…
В дверь начинают стучать, и чей-то грубый голос кричит из-за двери:
— Господа, имейте совесть! Вы там уже пятнадцать минут. Дайте и другим зайти…
Давид Лифшиц поворачивает лицо ко мне и вытирает слёзы грязным рукавом пиджачка с чужого плеча:
— Я готов…
3
— Пациент доставлен по назначению! — выдыхаю первую пришедшую на ум фразу и слегка жмурюсь от брызнувшего в глаза яркого израильского солнца после хмурого февральского питерского полумрака.
И опять в комнате Штруделя ничего не изменилось. Хозяин по-прежнему на диване, и ему, чувствуется, немного легче, потому что глаза Лёхи открыты, и он с интересом наблюдает за моим возвращением в двадцать первый век. Шауль мрачно сидит у телевизора, по которому, как и прошлый раз, показывают какую-то кулинарную дребедень.
— Что у нас на завтрак? — бодренько интересуюсь я. — А то я век назад пытался поужинать в лучшей питерской ресторации и не успел…
— Какой завтрак? — удивляется Штрудель. — Уже вечер на дворе. А то, что солнышко, так лето ведь…
Я встаю с кресла, на котором в моё отсутствие находилось моё бренное тело, и разминаюсь.
— Некогда мне сейчас терять время на застолья, пора к следующему пропавшему лететь на крыльях любви.
— Ицхак Левинштейн, — мрачно подсказывает Шауль из своего угла.
— Слышал про такого, — киваю я, — у него ещё сестрёнка пропала — Наома Адари.
— Про неё особый разговор, — отмахивается Шауль, — стерва изрядная…
— Ну, это ваши личные дела. А мне сейчас расскажи про Ицхака. У нас даже не было зацепок о том, куда он навострил лыжи. Кроме темы доктората в университете, но это очень спорный аргумент.
— Я тоже не очень хорошо понял. Когда я у него поинтересовался, стоит ли путешествие во времена Давида Реувени тех денег, что он мне платит, то ничего вразумительного в ответ не услышал. Какой-то жалкий лепет о том, что, мол, необходимо помочь господину Реувени в его благих начинаниях, тогда наше государство Израиль могло бы возникнуть на пять веков раньше. О каких тут деньгах может идти разговор?! Каким он образом собирается помочь, Левинштейн не сказал, лишь посмотрел на меня как на сумасшедшего, который задаёт глупейшие вопросы. Ну я и перестал интересоваться.
— А кто такой этот Давид Реувени?
— Если б я помнил! — отмахнулся Шауль. — Что-то мы про него проходили ещё в школе, но это было столько лет назад! Да мне и не нужно было тогда ничего, кроме компьютеров и баскетбола… Посмотри в интернете, там обязательно должна быть какая-то информация про этого Реувени.
Но садиться за компьютер мне сейчас лень, а хочется немного отдохнуть. Устал я, и голова побаливает.
— Утро вечера мудренее. — Я сладко потягиваюсь и прикидываю, где в небогатых апартаментах Штруделя можно подремать хотя бы до рассвета. — Утром разберёмся, что за фрукт этот Реувени и зачем Ицхак отправился к нему на помощь.
Но ничего удобней кресла, в котором я, как видно, получил прописку надолго, не находится, и я со вздохом располагаюсь в нём, водрузив ноги на ближайшую табуретку. И тут же проваливаюсь в сон — глубокий, без сновидений и кошмаров.
Среди ночи меня будит резкая трель телефона Шауля, и следом за ней — его сдавленная матерщина.
— Шауль, что случилось? — слышу голос встревоженного Штруделя.
— Как это я забыл? Совсем в дурака с вами превратился! Чип из руки, по которому меня могли засечь, вырезал, а карточку в телефоне оставил! Это ведь то же самое… Теперь они по ней вычислили, где я нахожусь.
— Что будем делать? — тотчас вскакиваю я с кресла. — Нужно срочно исчезать отсюда.
— Среди ночи? — капризничает раненый Штрудель. — Хоть до утра подождите.
— Они здесь будут через десять минут. Это же был контрольный звонок…
— Лёха, ты оставайся, — командую я, — тебе, полицейскому, никто ничего не сделает. В крайнем случае, скажешь, что двое неизвестных захватили тебя в заложники, даже ранили, — я кивнул на его забинтованное плечо, — а теперь скрылись в неизвестном направлении.
— Куда же вы среди ночи? — не успокаивается Лёха.
— А вот этого тебе лучше не знать. — Я усмехнулся и зловеще пообещал: — А то под пытками выдашь. Иголки под ногтями, знаешь ли, располагают к откровениям… Дай ключи от машины.
Никаких запасных аэродромов у меня не было. Зато Шауль, отчаянно махнув рукой, заявил, что лучше всего ехать прятаться в больницу, где у него как раз и располагается секретная палата для хранения тел путешественников во времени, и о ней знают всего несколько человек. Притом начальство о ней не подозревает, ибо свято уверено, что эксперименты по перемещению во времени не зашли дальше математического моделирования. Охранники там свои люди, поэтому нигде светиться не надо, а отсыпаться там ещё удобней, чем здесь. Там хоть койки нормальным бельём застелены.
Как обыкновенные посетители, которые могут являться в больницу даже глубокой ночью, мы беспрепятственно прошли через вестибюль, несколько раз поднимались и спускались на лифтах, миновали целую кучу длинных полуосвещённых коридоров и, наконец, остановились у наглухо задраенных железных дверей с узким оконцем на уровне глаз.
