Вадим Николаев - Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!
Затем хмельной Добрыня бродил, шатаясь, по ночным улицам стольного града, стрелял из одолженного у Алеши лука в голубей. Навстречу ему шел какой-то прохожий – тоже изрядно захмелевший.
– А скажи, друг, – заплетающимся языком спросил Добрыня, – где здесь можно поразвлечься?
– Ты про баб? – отозвался прохожий.
– Про них, – ответил Добрыня.
– А ты, добрый молодец, – поинтересовался прохожий, – женатый али холостой?
– Женатый.
– И что, опостылела жена?
– Мочи нет, как опостылела.
Действительно, донельзя разжиревшая Забава Путятишна, которую Добрыня никогда не любил и на которой его женили родители из-за ее знатности, до того стала ему противна, что он давно уже не уединялся с ней на брачном ложе, отговариваясь тем, что дал, мол, Богу обет не прикасаться ни к одной женщине, даже к собственной жене. Целомудрие, говорил Добрыня, помогает воину в бою. Забава, не верившая в обет, ревновала, делала все возможное, чтобы застать мужа с любовницей, но ничего у нее не получалось, потому что любовниц у Добрыни не было.
Однако в Киеве, вдали от жены, Добрыня решил наконец удовлетворить свой телесный голод.
– А ты сам откуда будешь, добрый молодец? – спросил прохожий.
– Из Переяславля.
– Дружинник Мономаха, небось? Да, ваш князь – великий человек. Не то что наш. Развалил Русь, смерд. Привязать бы его за это к четырем коням и пустить их на все стороны света. Каюсь, и я семь лет назад был за Святополка. Но теперь понимаю, избрали бы тогда Мономаха, так и жили бы совсем по-другому. А ты, брат, служил бы здесь, в стольном граде.
– Так где все-таки можно поразвлечься? – вернулся Добрыня к интересующей его теме.
– А вот в этом доме. Там живет Маринка Игнатьевна. Красавица писаная, сроду таких не видел. Любого мужчину обиходит, если, конечно, гривны в мошне есть.
– Гривны у меня есть, – сказал Добрыня, потряся для убедительности мошной. – А ты-то спал с ней?
– Куда мне, я же простой ремесленник. Больно много берет, нет у меня таких денег. Но мне и моей жены хватает, она мне покамест не опостылела. Хотя, если бы Маринка дала мне бесплатно, я бы не отказался. Да и какой мужчина откажется. Разве что монах, и то не всякий.
– Не ходи туда, добрый молодец, – раздался внезапно скрипучий старческий голос.
Добрыня повернулся. Это говорила какая-то старуха, высунувшаяся из окна своего дома. Ставни были распахнуты настежь – ведь стоял жаркий месяц июль.
– Не ходи, говорю, – повторила старуха. – Знаю я тех, кто побывал у Маринки. Такими бесстыдными ласками потчует их развратница, что не знают они с тех пор покоя, и уж никакая другая женщина им не люба. Готовы они последнюю рубашку продать, да что там рубашку, собственных детей или родителей в рабство к половцам продадут, лишь бы снова побывать у Маринки. Не ходи – от беды спасешься.
– Да все ты врешь, старая, – возмутился прохожий. – Сама грешить уже не можешь, вот и завидуешь молодым.
Добрыня, напротив, поверил старухе. Но ее слова только разожгли в его хмельной голове желание пойти к Маринке.
Он подошел к ее дому и постучал в ворота. Раздался собачий лай, и вскоре ворота отперла молоденькая служанка.
– Ты к кому, добрый молодец? – спросила она.
– К Марине свет Игнатьевне, – ответил Добрыня.
– А есть ли у тебя с собой деньги?
– Есть, – произнес Добрыня и развязал мошну, показав гривны, блестевшие при свете полной луны.
Служанка, не говоря ни слова, провела его в дом. Уже с порога Добрыня обратил внимание на роскошное убранство. На первом этаже был накрыт стол с разными яствами – видимо, гостей здесь ждали постоянно.
Служанка поднялась наверх, а через некоторое время по ступенькам лестницы спустилась сама хозяйка. Она была в длинной ночной сорочке, с распущенными черными волосами.
Увидев ее, Добрыня мгновенно протрезвел. Хотя он видел Марджану только раз, когда сопровождал Мономаха на ее свадьбу со Святополком, этого хватило, чтобы узнать ее, настолько тогда поразила Добрыню ее красота. К тому же у него была потрясающая память на лица.
– Пробудил ты меня от сладкого сна, добрый молодец, – промолвила она, потирая глаза и с совершенно чистым русским говором (что вызвало у Добрыни некоторые сомнения в своей правоте). – Но ради такого статного красавца и проснуться не жалко. Садись за стол, отведай моих кушаний.
– Благодарю тебя, Марина свет Игнатьевна, за твое угощение, – поклонился ей Добрыня. – Да только не обессудь, сыт я. Пировал я сегодня у великого князя Святополка.
– А ты, выходит, человек знатный, – промолвила предполагаемая Марджана. – И одежда у тебя дорогая. А меч какой. Не дружинник ли ты великого князя?
– Нет, – покачал головой Добрыня. – Я дружинник Владимира Мономаха. Приехал в Киев с поручением к Святополку.
Марджана заметно оживилась:
– Дружинник Мономаха? А не знаешь ли ты, часом, убийцу Тугор-хана, Алешу Поповича?
– Как же мне его не знать? – ответил Добрыня. – Ведь я и есть Алеша Попович.
– Ты? – переспросила Марджана, и от Добрыни не укрылось выражение лютой ненависти, лишь на мгновение пробежавшее по ее лицу. – Совсем другим я тебя представляла. Думала, раз сын попа, так хитрый, говорливый. А ты говоришь не торопясь и простой, прямодушный, по всему видно. Но ты и правда Алеша Попович. Вот и лук при тебе, а ведь Алеша, как я слышала, никогда не расстается с луком. Не из этого ли лука был убит Тугор-хан?
– Из этого, – ответил Добрыня, говоря на сей раз чистую правду. И снова в глазах Марджаны на мгновение промелькнула ненависть.
– Так, значит, не хочешь есть? – произнесла Марджана.
– Другой голод меня мучает, – усмехнулся Добрыня.
– Понимаю я, о каком голоде ты толкуешь, – ласково улыбнулась Марджана. – Утолю я его, да так, как тебе и не мечталось. И уж такого славного героя, избавившего Русь от ее врага, я обслужу бесплатно. Но не выпьешь ли покамест браги? Видно, мало ты браги пил у великого князя – смотрю, тверезый совсем.
– От браги не откажусь, – сказал Добрыня. Его сердце часто колотилось, но, не поддававшийся страху в самой лютой сече, не робел он и сейчас.
– Яна, – обратилась Марджана к своей служанке, – поди налей гостю браги.
При этом она сделала пальцами какой-то знак, который Добрыня не должен был увидеть, однако же увидел.
Яна вышла.
– А сколько тебе лет, красавец? – спросила Марджана.
– Двадцать семь, – ответил Добрыня.
Он назвал свой возраст – Алеше было двадцать шесть, и Тугор-хана тот убил в двадцать один год.
– Жаль, тебя спросить об этом нельзя, – добавил Добрыня.
– Отчего же нельзя? – заливисто рассмеялась Марджана. – Нет, я тебе, конечно, не скажу. Но ты можешь и сам посчитать. Я приехала в Киев, когда мне было пятнадцать лет, и было это шесть лет тому назад.
