Александр Золотько - 1942: Реквием по заградотряду
И они сделали шаг.
15 августа, Малые Антильские острова
Стемнело быстро. Вот только что еще было светло, и вдруг – бац, и зажглись на небе звезды. Крупные и яркие.
Малышев снова закрыл глаза и попытался приманить сон, вспомнив что-нибудь хорошее. Например, дом. Или хотя бы казарму. Хорошая у них была казарма в тридцать восьмом. Теплая, можно сказать, уютная. И сам работал, и бойцов гонял, но устроили куколку. Со всего полка приходили посмотреть. И начальство из дивизии любовалось, и всех проверяющих обязательно в казарму Малышева водили. Ребята из других рот обижались, говорили, что из-за его, Малышева, выпендрежа все остальные страдают. Ведь не скажешь, что невозможно. Вон, Малышев-то смог!
Потом границу перешли, и пришлось селиться в старой польской казарме, а на их языке, между прочим, казарма – кошара. По-нашему – загон для овец. Снова пришлось самому работать и личный состав напрягать… И все – зря.
И все исчезло в один день. Да что там – в день. В одночасье исчезло. В минуты. Малышев только и запомнил виноватое лицо дневального, потом свист, удар, темнота… А дальше была война.
Как сказал давно, еще когда Малышев срочную служил, старшина роты, армия – штука хорошая. И люди нормальные, и паек, опять же форма… то-се, девки на запах ремней идут, как завороженные. Если бы еще воевать было не нужно.
Не нужно было бы воевать…
Малышев открыл глаза.
Хорошо пахло на острове. Вкусно. Какие-то цветы, от моря тянуло свежестью. Даже запах гниющих водорослей не мешал, не портил общего впечатления, а наоборот – подчеркивал. Как в духах эта фигня из желудка у китов. Малышев даже когда-то помнил название, но забыл. Недопереваренная пища, что ли. Гадость, но делает запах духов устойчивым и долговременным, как ДОТ.
Костер погас, кто где лежит – не разглядеть. Если всматриваться очень сильно, то перед глазами начинают плыть разноцветные пятна.
Малышев сел.
– Не спится? – тихо спросил из темноты Никита.
– Какой там…
Малышев встал, закинул на плечо «ППШ» и осторожно, чтобы не наступить на кого-нибудь ненароком, отошел от стоянки. Достал из кармана папиросы, закурил.
Рядом с ним скрипнул песок.
– Закуришь? – спросил Малышев.
– Нет, не хочу, – Никита присел несколько раз, разминаясь. – Завтра – последний день курорта.
– Что? – не понял Малышев.
– Орлов сказал – три дня отдыха. Завтра – третий. А потом – та самая операция…
Малышев оторвал зубами кончик папиросы, выплюнул.
– Как думаешь, – после паузы спросил он, – что будет?
– А черт его знает, – ответил Никита. – И Орлов, естественно, тоже. Он точно знает. Только не скажет. Или скажет, но не все…
– Напрасно ты так о товарище старшем лейтенанте, Никита, – Малышев затянулся, огонек осветил лицо стоявшего рядом лейтенанта. – Хороший он человек. Ты сам посуди, кого попало не поставили бы старшим особой группы. Главное разведывательное управление Генштаба – это тебе не просто так…
– ГРУ – солидная организация, – подтвердил Никита серьезно, но Малышеву примерещилась в его голосе усмешка.
– Ладно, мне он, положим, неправду сказал, – Малышев вздохнул. – Но ведь и товарищ комиссар, и тот дедушка старорежимный, который с нами на болото ходил… Они же к Даниле Ефимовичу со всей душой. С доверием, можно сказать… И ты вот… ты же сам вызвался с нами идти, никто тебя не неволил… Даже Орлов удивился, когда ты сказал, что пойдешь…
– Удивился… – сказал Никита. – Я и сам удивился. Ляпнул, а потом спохватился. Да поздно уже было.
– Думаешь, тебя Орлов не отпустит?
– Не знаю… – помолчав, ответил Никита. – Теперь, наверное, и сам не уйду… Подумал на досуге, прикинул… Кто я такой, чтобы против вселенной идти? Решило мироздание меня убрать в сорок первом – так нужно уходить…
Малышев задумался. Слова «вселенная» и «мироздание» он знал, слышал на лекции комиссара из политотдела дивизии, но вот так, чтобы кто-то употреблял эти слова в обычной речи, да еще связывал себя и эти самые «вселенные-мироздания» – это прозвучало для старшего сержанта странно. Непонятно прозвучало.
– Это как? – осторожно спросил Малышев.
– Что – как?
– Как это мироздание решило тебя убрать?
– Выпадало мне погибнуть в прошлом августе, на дороге. Вы остались мост удерживать, а мы поехали с комиссаром в тыл. И если бы не карта Орлова с пометками, то я бы погиб там, на дороге. А так… Так – выжил.
– Ага… – протянул Малышев, хотя так ничего толком и не понял из сказанного.
По его мнению, выжил – уже хорошо. Он сам сколько раз выжил чудом. Раз шесть или даже семь. Это получается, что вселенная его пока убирать не собирается? Или как?
Малышев задал вопрос. Никита хмыкнул, потом посоветовал спросить у Орлова.
– Он глянет, что там тебе светило при обычном течении времени. Может, там, возле моста, ты бы и погиб. Или даже из окружения не вышел бы… В плен бы попал. А там, глядишь, и в какие-нибудь полицаи бы подался, к немцам.
– Я? К немцам? – Малышев честно попытался прикинуть, а и вправду, не пошел бы на службу к фашистам, в крайнем случае, но ничего не придумал.
Так вроде и не собирался. И даже в мыслях не было. Там – присяга, клятва и все такое… Но с другой стороны, нельзя зарекаться ни от чего. Его дядьки, один побогаче, а второй – безлошадный совсем, так в Гражданскую дядька Антон, тот, что торговлей промышлял, к красным ушел, а Пантелей дослужился у белых до прапорщика. А когда коллективизация началась, Антон, орденоносец и большевик, сколотил банду и стал комбедовцев резать.
Голова человеческая – штука непростая.
– Я вот давно хотел спросить у товарища старшего лейтенанта, – сказал Малышев. – Про те установки, что мы с болота увели…
– Что?
– Ну зачем мы их брали? Куда стреляли там, в горах? Все из головы не выходит. Мы же по какому-то населенному пункту врезали. Военинженер говорил, что по городу несколько тысяч человек убили. Напился товарищ Егоров и говорил на Базе. Так если мы кого-то в таком количестве убили, то хотелось бы знать зачем и кого. Нет?
Низко, почти над самой головой пролетела птица. Или, может, летучая мышь – хрен их в темноте разберешь. Малышев плюнул на ладонь, загасил окурок и осторожно спрятал в карман. И просто так сорить не любил, и не хотел оставлять следы, раз уж операция предстоит серьезная.
– Не ты один интересуешься, – сказал Никита. – Не ты один…
– Сам, что ли, спрашивал?
– Я? Нет, конечно. Я слышал, как Егоров спрашивал.
– Это и я слышал. Там, в горах.
Егоров сидит на подножке кабины, крутит в руках фуражку. На давно бритой голове полукругом проступила щетина, обозначая громадную лысину. Орлов, стоящий рядом – подтянут и собран, словно с картинки о правилах ношения формы.
