Валерий Евтушенко - Легенда о гетмане. Том II
…Воспоминания короля прервал вошедший в палатку канцлер Оссолинский.
— Ваше величество, — спросил он, сочувственно глядя на уставшее и осунувшееся лицо Яна Казимира, — какие будут распоряжения насчет завтрашнего сражения?
— Распорядитесь, пан коронный канцлер, — глухо ответил тот, — созвать военный совет. Там и обсудим наши планы на завтрашний день.
Военный совет проходил поздно ночью в деловой обстановке. Обычно велеречивые магнаты были на удивление немногословны и высказывались по существу. Поступали различные предложения, но, в конечном итоге, стали рассматривать три возможных варианта развития событий. Доминик Заславский и Корецкий склонялись пойти на прорыв всем войском и пробиваться к Збаражу, до которого оставалось всего миль пять.
— Деблокировав Збараж, — говорил князь Острожский, — мы, во-первых, значительно увеличим наши силы, а во-вторых, укроемся за стенами его замков. Хмельницкий и хан не могут справиться с девятитысячным гарнизоном героических защитников Збаража, а со всем нашим войском им тем более не совладать.
Любомирский был осторожнее в оценке ситуации.
— Вопрос в том, — рассудительно заметил он, — сумеем ли мы преодолеть эти пять миль. Здесь по самой приблизительной оценке одних татар тысяч тридцать, да казаков не меньше, причем в основном конница. При подходе же к Збаражу нас встретит запорожская пехота, у которой будет время окопаться и оборудовать шанцы. Да и артиллерию подтянуть. Существует риск оказаться в окружении, еще худшем, чем здесь.
Сапега поддержал Любомирского и предложил пока еще возможно организовать переправу через Стрипу, за которой местность была свободна от казаков и татар.
— По крайней мере, — говорил литовский подканцлер, — таким образом можно спасти короля и часть войска. Если остальным придется принять здесь смерть, что ж на все воля Божья.
Ян Казимир сразу же отверг это предложение.
— Нет, — твердо заявил он, — даже само такое предложение я считаю оскорбительным для себя. Король останется с войском и разделит участь своих солдат.
Совет продолжался едва ли не до рассвета, но реальная стратегия действий так и не была выработана. Решили вновь возвратиться к обсуждаемым вариантам следующим вечером, а пока готовить хоругви к новому сражению.
В то время, как начальники совещались, среди жолнеров прошел слух, что король с магнатами собирается покинуть лагерь, оставив остальных на произвол судьбы. В войске поднялось волнение, грозившее перерасти в панику, как в свое время под Пилявцами. Быстро оценив обстановку, Ян Казимир стал на коне в свете факелов объезжать лагерь, разъясняя всем, что никто не собирается покидать лагерь и король до конца останется со своими солдатами. Хотя и с трудом, но волнение в лагере постепенно улеглось, однако, уже наступил рассвет и первые солнечные лучи осветили усталые лица солдат, так и не сомкнувших глаз в эту ночь.
С наступлением утра казаки возобновили боевые действия, атаковав польский гарнизон, остававшийся в Зборове. Драгуны оказали упорное сопротивление и даже несколько раз переходили в контратаки. Однако, противостоять наседавшим на них казакам они долго не могли и вскоре перешли по мостам в польский лагерь. Воспользовавшись этим, казаки захватили церковь, возвышавшуюся над городом и на ее звонице Тимофей Носач, помощник генерального обозного[11], оборудовал места для пушек. Отсюда весь польский лагерь был как на ладони, а от пушечных ядер невозможно было укрыться. Одновременно с обстрелом, татары, как и накануне, атаковали польские позиции с фронта, а казаки перешли на эту сторону Гнезны и попытались прорвать левый фланг поляков, однако их атака была отражена. Яростное сражение продолжалось до самого вечера и лишь наступившая темнота развела противников по их позициям.
Едва король уединился в своей палатке, как туда вошел канцлер Оссолинский, почтительно держа шляпу в руках.
— Ваше величество, — начал он, — поскольку вчера на военном совете никакого решения принято не было, думаю у нас остается последний вариант.
— Какой? — устало поинтересовался Ян Казимир.
— Напомнить Ислам Гирею о том, что, когда он некоторое время назад попал в плен к вашему венценосному брату, тот великодушно даровал ему свободу, не потребовав даже выкупа.
— И вы полагаете, что крымский хан проявит ответное благородство? — в голосе короля явно прозвучала ирония.
— Нет, ваше величество, — почтительно возразил канцлер. — И татары, и казаки способны на благородные поступки, но в данном случае я больше рассчитаю на алчность хана. Вашему величеству известно, что мы уже давно не выплачиваем татарам ежегодную дань. Если пообещать выплатить ему всю ее, а это что-то около трехсот тысяч флоринов, я думаю, он не устоит перед таким предложением.
— Но у нас нет сейчас таких денег, — произнес король, заметно оживившись.
— В войсковой казне найдется примерно третья часть этой суммы, остальное можно пообещать выплатить позднее. А как потом поступать, будет видно. Для достижения цели все средства хороши. Главное — вырваться из этой западни, в которой мы оказались.
— Finis sanctiflcat media[12],-понимающе протянул Ян Казимир, обучавшийся в свое время у иезуитов. — Что ж, пожалуй, у нас действительно не остается другого выхода. Если хан согласится на наши условия и татары завтра не вступят в бой, то с Хмельницким мы как-нибудь справимся. Однако, не годится такие вопросы решать вдвоем. Необходимо срочно созвать военный совет.
— Все же, — заметил Оссолинский, — было бы лучше добиться от хана обещания, что и казаки без татар не начнут сражения.
— В случае принятия нашего предложения, вести переговоры с ханским везирем придется вам, от вас и зависит насколько будет сговорчив Ислам Гирей.
Канцлер поклонился королю и вышел из палатки. Состоявшийся через полчаса военный совет не занял много времени. Все согласились с предложением Оссолинского, так как ничего другого, кроме сепаратных переговоров с крымским ханом, не оставалось. Да и то, надежда на их благоприятный исход была невероятно мала. По окончанию совета король стал диктовать письмо к хану:
«Ян Казимир, Король Польский Хану Крымскому здоровья желает!
Удивляюсь я тому, что, будучи многим обязанным моему брату Владиславу, который щедро, по-королевски, одарил тебя, как пленника, который был в его земле, а затем свободно отпустил в свое ханство, которым ты и сейчас владеешь, забываешь то наше благодеяние сейчас, когда я выступил против своего изменника и возбуждаешь против меня свою злобу вместе с ним. Его я при своей правде и при надежде, что не буду здесь посрамленным, не боюсь. Однако, если хочешь, чтобы между нами была приязнь, то я обещаю ее тебе по-братски, надеясь на такую же братскую приязнь и с твоей стороны…»
