Андреа Жапп - След зверя
Аньес прошептала:
– Сивилла?
– Она скоро умрет. И это лучшее, что она может сделать. Даже если мне придется тебя побить, ты все же встанешь. Это грех, это недостойно твоей крови.
– Ребенок?
– Позже.
Мануарий Суарси-ан-Перш, май 1304 года
Одиннадцатилетняя Матильда так и кружилась вокруг медового пирога с пряностями, который Мабиль только что вынула из каменной печи. Она сгорала от нетерпения в ожидании приезда дядюшки, вызывавшего у нее неподдельный интерес. Клеман – а ему вскоре должно было исполниться десять лет – этот проклятый ребенок Сивиллы, которого она исторгла из своего чрева перед тем, как навсегда уйти в мир иной, по обыкновению молчал, пристально глядя на Аньес. Тогда Жизель, перерезав новорожденному пуповину, взяла его на руки и закутала в свою накидку, чтобы младенец не умер от холода. Аньес и кормилица боялись, что ребенок не перенесет столь ужасного появления на свет, но он крепко цеплялся за жизнь. А вот Жизель покинула этот мир прошлой зимой, несмотря на все хлопоты Аньес, упросившей своего сводного брата Эда де Ларне прислать ей знахаря,[6] чтобы тот осмотрел кормилицу. Но отвары из сельдерея и пиявки не смогли победить воспаление легких, измучившее старую женщину. Она умерла на рассвете, положив голову на грудь госпожи, которая лежала рядом, согревая своим телом кормилицу.
Исчезновение авторитарной опоры, которая так долго определяла и направляла жизнь Аньес, сначала до того потрясло ее, что она лишилась аппетита. Но вскоре своего рода облегчение вытеснило печаль, причем это произошло так быстро, что молодая женщина начала испытывать смутное чувство стыда. Она осталась одна, жила в опасности, но впервые ее больше ничего не связывало с прошлым, кроме дочери, еще совсем юной. Жизель унесла с собой в могилу последнее свидетельство той жуткой ночи, которую Аньес пришлось пережить много лет назад в ледяной часовне.
Сидя прямо перед длинным кухонным столом, Аньес пыталась побороть страх, терзавший ее с тех пор, как она узнала о приезде Эда. Мабиль, которую прислал ей сводный брат после смерти Жизель, порой исподтишка бросала беглый взгляд на свою госпожу. Дама де Суарси не любила эту девицу. Конечно, Мабиль была послушной и работящей, но ее присутствие с прискорбным постоянством напоминало Аньес об Эде. Ей казалось, что нежный Клеман, несмотря на свои ранние годы, разделял ее недоверие. Разве однажды он не сказал ей небрежным тоном, совершенно не соответствующим его серьезному взгляду:
– Мабиль сейчас в вашей спальне, мадам. Она приводит в порядок ваши вещи… опять, но перед тем как положить на место, внимательно рассматривает их. Однако… как она может раскладывать ваши дневники… Она же не умеет читать… Впрочем, так она говорит.
Аньес прекрасно поняла, что имел в виду Клеман. Прежний хозяин прислал Мабиль сюда, чтобы та шпионила за Аньес. Но подобное открытие не удивило даму де Суарси, поскольку она знала, что причиной неожиданной щедрости брата было вовсе не сострадание к ней.
Аньес удивляло, что Клеман был развит не по годам. Его острый ум, умение подмечать все детали, удивительные способности к учебе, хорошая память часто заставляли забывать, что он был еще ребенком. Едва Аньес познакомила Клемана с буквами алфавита, как он уже научился читать и писать. А вот Матильда была столь равнодушной к знаниям, что с трудом запоминала слова молитвы. Природа наделила Матильду изяществом и грациозностью бабочки, и жизненные трудности вызывали у нее недовольство. Может быть, причиной этому являлось странное рождение Клемана? Матильда была маленькой девочкой, а вот Клеман, как казалось Аньес, с каждым днем становился похожим на настоящего спутника жизни, на которого она могла опереться. Что понял ребенок о гнусном поступке Эда? Как он относился к этому человеку, который был угрозой для всех них? Понимал ли он, сколь ужасно сложится его судьба, если станет известно о его подлинном происхождении? Незаконнорожденный ребенок изнасилованной служанки, отпрыск самоубийцы, которая прельстилась россказнями о ереси и спаслась от пыток и костра только благодаря невольному сообщничеству Аньес… А если кто-то догадается о том, что ребенок считал своим долгом скрывать? Аньес вздрогнула от ужаса. Как она могла не замечать аскетизма Сивиллы, как могла объяснять экзальтированное поведение молоденькой девушки беременностью, которой ее наградил какой-то солдафон? Она была слепой. Но что бы она сделала, если бы догадалась? Разумеется, ничего. Она ни за что бы не выгнала на улицу эту несчастную, которой пришлось пережить столько страданий. Что касается доноса, то Аньес никогда бы не опустилась до такого бесстыдства и бесчестия.
– Мадам, барон де Ларне, мой добрый хозяин, останется ли он у вас ночевать? Если да, я велю Аделине приготовить для него покои, – спросила Мабиль, потупив глаза.
– Я не знаю, окажет ли он нам честь остаться на ночь.
– Путь не близкий, семь или восемь лье*.[7] И он, и его лошадь устанут. Он приедет не раньше девятого часа*, а то и вечерни*, – причитала Мабиль.
«Если бы он только мог навсегда заблудиться в лесу Клэре, это стало бы огромным облегчением», – подумала Аньес, но вслух сказала:
– Право, он предпринял изнурительное путешествие, но как любезно с его стороны посетить нас…
Мабиль одобрила слова своей новой хозяйки, кивнув головой, и заявила:
– Он порядочный человек. Какой у вас достойный брат, мадам!
Взгляды Аньес и Клемана встретились. Клеман тут же отвернулся и погрузился в созерцание углей, красневших в очаге огромного камина. Когда Гуго был жив, там зажаривали оленей целиком.
Аньес никогда не любила своего мужа. Она так и не прониклась привязанностью к человеку, с которым связали ее судьбу. Едва ей исполнилось тринадцать лет, как ее стали считать совершеннолетней.[8] Она должна была выйти замуж за этого набожного и галантного мужчину. Он обращался с ней так же учтиво, как если бы ее мать была баронессой де Ларне, а не дамой из ее окружения. Так или иначе, он был человеком чести и ни разу не дал Аньес почувствовать, что она – всего лишь последний незаконнорожденный ребенок, зачатый покойным бароном Робером, отцом Эда. Барон Робер, почувствовав угрызения совести в тот момент, когда проникся запоздалым благочестием, потребовал, чтобы Аньес признали его дочерью. И даже Эд, которого совершенно не устраивало это официальное родство, смирился. Старый барон Робер де Ларне поспешно выдал девочку за Гуго де Суарси, своего старого товарища по веселым пирушкам, попойкам и военным походам, бездетного вдовца, но главное – верного вассала. Он дал за Аньес ничтожное приданое, но удивительная красота девушки и ее молодость покорили будущего супруга. Аньес охотно согласилась на этот брак, который сулил ей признание в обществе и, что было для нее очень важно, избавлял от присутствия сводного брата. Но Гуго умер, не оставив после себя сыновей. В двадцать пять лет Аньес оказалась в положении не более завидном, чем то, в котором она пребывала под крышей дома своего отца. Разумеется, вдовье наследство[9] позволяло Аньес и ее людям жить, правда, с трудом. Оно составляло лишь треть недвижимости, которую еще не успел промотать Гуго, то есть мануарий Суарси и прилегающие к нему земли, не говоря уже об От-Гравьер, засушливом участке земли, на котором росли лишь чертополох и крапива. К тому же речь шла о сомнительном наследстве. Если Эду удастся, как этого опасалась Аньес, заставить поверить в дурное поведение вдовы, она лишится всего в соответствии с кутюмами Нормандии, гласившими: «При установлении факта измены жена теряет наследство, оставленное ей мужем». Нормандия, хотя и вошедшая в состав Французского королевства сто лет назад ценой бесконечных войн, сохраняла свои нравы и обычаи и настойчиво добивалась «нормандской хартии», которая подтвердила бы традиционные привилегии провинции. Но эти привилегии были не в пользу женщин. Если сводный брат Аньес добьется своего, у нее будут лишь три возможности избежать нужды: уйти в монастырь – но тогда ее дочь окажется в хищных руках Эда – или вновь выйти замуж. Оставалась также смерть. Не исключено, что она воспользуется этой возможностью. Мабиль вернула свою госпожу к реальности, вздохнув:
