Михаил Шевердин - Санджар Непобедимый
На чуть белеющей во мраке тропинке появилось несколько темных бесформенных фигур. Закрывая лица накинутыми на головы халатами, женщины присели на корточки в стороне, подальше от огня.
— Достойный господин, величайшего сожаления заслуживают поступки женщины нашего селения, — заговорил старшина. — Зайн–апа недавно стала вдовой. Священный закон определяет: разделить баранов и деньги, и имущество ее мужа на восемь частей, и одну часть из восьми передать вдове для того, чтобы она вырастила детей своего мужа. Так повелевает закон, так мы и поступили. Но вредная женщина не говорит «спасибо», она кричит и утром, и днем, и ночью. Кричит настойчиво и надоедливо: «Вай дод, вай дод!» И требует какого–то еще законного дележа. Сварливая женщина таскается и к настоятелю мечети, и к судье, и к старшине селения. И всем она надоедает и говорит, что не может согласиться на такую малую долю наследства, что она стара и некрасива, и груди ее иссохли, и она не может надеяться, что кто–нибудь захотел бы ее и взял бы в жены. Зайн–апа смеет выражать недовольство законом, оставляющим ей, как вдове, восьмую долю имущества умершего. Вот, господин, поступок женщины Зайн–апа и ее чудовищная неблагодарность.
Высокая худая старуха вскочила.
— Ты, ты… — пронзительно закричала она, — хоть ты и белобородый, но где твой ум? Да что, ты не знаешь разве? Не видишь, что у меня четыре сына, не считая дочерей? Ты хорошо знаешь, что остальные семь частей имущества умершего мужа моего забрали себе его братья да дядья, и без того каждый день имеющие плов и жирное мясо на ужин. Вай дод!
— Женщина, прекрати разговор, — важно сказал Али–Мардан, — уши мои устали слушать твою жалкую болтовню. Ты обременяешь мир своим ишачьим упрямством.
Диванбеги подозвал стариков и пошептался с ними. Затем величавым жестом разгладил бороду и громко, так, чтобы было слышно сидящим поодаль, сказал:
— Будет совершено по закону… Величайшие авторитеты нашей веры, основоположники шариата, предписывают в отношении малоумных и слабых, а таковой, несомненно, является эта вдова, проявлять благосклонность и милосердие. Поэтому мы, руководимые снисходительностью, решили в отношении нее применить методы убеждения и совета. — И, помолчав, вкрадчиво спросил вдову:
— Женщина, согласна ли ты с законом, дающим тебе восьмую часть имущества мужа?
— О великий и могущественный, о покровитель вдов, заклинаю вашу милость, пожалейте меня и детей, оставшихся сиротами. Я не соглашусь, смерть на мою голову, с таким решением.
— Слушайте, белобородые, — обратился к старикам Али–Мардан. — Вдова, жалкая и ничтожная, смеет выражать недовольство законом. Поступайте же согласно с требованиями обычая степняков.
Старики не спеша приблизились к вдове. Та, трясясь от страха, медленно отступала назад, но продолжала упорно и монотонно выкрикивать: «Нет, нет!»
Старики схватили женщину за руки. Принесли большой мешок из толстой полосатой материи. Засунули в него отчаянно сопротивлявшуюся вдову. Туда же швырнули принесенного из кишлака фыркающего и ворчащего кота. Мешок туго завязали и бросили на песок.
По знаку Али–Мардана один из пастухов длинной палкой стал наносить по мешку удары. Мешок задергался, из него послышались заглушённые вопли и кошачий визг.
После каждого удара Али–Мардан, посмеиваясь и поглядывая на стариков, спрашивал:
— Эй ты, женщина, эй, Зайн–апа, согласна ли ты, что надлежит безропотно повиноваться высоким мусульманским законам?
В мешке шла возня. Несчастная женщина, видимо, пыталась вскочить на ноги: тюк неуклюже привставал и снова тяжело падал на песок. Али–Мардан от души потешался.
Пытка продолжалась, но на все вопросы вдова сквозь стоны выкрикивала:
— Нет, нет… о… во имя аллаха… ради моих сыновей я требую справедливости. Не хочу, чтобы мои дочери умерли с голоду. Стойте, остановитесь, выпустите меня, вы убиваете меня! Убили, вай дод!
Снова били палкой по мешку. Кошка царапалась, впивалась зубами в тело женщины, раздирала его когтями.
Терпелива была в своем отчаянии вдова Зайн–апа, но не выдержала зверской пытки.
Медленно поднималась над барханами холодная луна. В лощине стало светлее. У потухающего костра толпились жалкие косматые люди. Посреди круга лежал шевелящийся мешок. Из него доносились стоны и всхлипывания. Все молчали, молчал и посланец эмира, благородный диванбеги Али–Мардан.
— Освободите мою душу… Я умираю, — простонала Зайн–апа.
Осторожно развязали мешок. Кот выскочил и, фыркая, бросился в сторону. Вдову вытащили наружу. Вся в крови, Зайн–апа еле держалась на ногах. Шатаясь, побрела она прочь.
Со смешком Али–Мардан бросил ей вдогонку:
— Эй, женщина, поспала с котом?..
И, довольный своей шуткой, он громко расхохотался.
Старики молчали. Никто даже не улыбнулся.
Али–Мардан нахмурился. И этого было достаточно, чтобы все потихоньку разошлись. Присутствовать при трапезе сановного гостя остался лишь старшина селения и два–три почтенных старика.
Угощение подходило к концу. Путешественник, пачкая салом руки и чавкая, высасывал мозг из раздробленной кости молоденького барашка.
— Почему вы испытываете мое терпение, — заговорил он, вытирая пальцы о грязный просаленный дастархан, — лежавший прямо на земле, — почему вы тянете? Мясник пришел? Пусть приведут преступника и отрежут ему голову. Я хочу видеть сам.
Старики бросились ниц.
— Милости, милости, бек, милости!
Али–Мардан резко поднялся:
— Где голова наглеца, осмелившегося порочить имя великого эмира? Я прикажу посадить вас всех на кол!
Старики ползали по песку, просили, умоляли, целовали сапоги везира.
Ничто, казалось, не изменилось в священном эмирате. Блестящий вельможа, грозный бек повелевал. В руках его были души ничтожных… Но в поведении стариков было что–то новое, едва ощутимое, и все же заметное.
Они проявляли еще подобострастие, пресмыкались усердно, но не торопились повиноваться.
Али–Мардан нечаянно взглянул вверх и невольно съежился. Далеко на юге в небе стояло кровавое зарево. Не могли не видеть его и пастухи.
Превозмогая тревогу, Али–Мардан срывающимся голосом прокричал:
— По велению величества, по велению светлейшего выполняю государственный приказ. Всякий пусть знает фетву: «помощь и содействие», «помощь и содействие». Становящийся на пути посланца эмира, препятствующий и чинящий ему помеху, будет подвергнут жестокому наказанию. Ступайте, приведите.
Старики ушли и долго где–то пропадали. Из темноты выступила неясная фигура.
