Александр Быков - Стылый ветер
— Почему мы все лесом? Обходим? Поместье Лиценов там, да?
Франко устало кивнул, а Густав сплюнул в дорожную пыль:
— Когда курей ела, не спрашивала... Здесь, на хуторе, Старика подождем. Коль нужна ты ему — придет. А нет... Сэкономим, значит, два талера.
Они подошли к добротному домику из камня с деревянным пристроем. Огород большой. Блестит медово в закатных лучах осиновая дранка на крыше. Собака. Огромный злой волкодав за плетеным забором.
— Мир вам, добрые люди! — Густав, подойдя к плетню, земно поклонился. Волкодав оскалился недобро. Человек, что копошился в огороде, выпрямился и, перехватив лопату за середину черенка, подошел к забору.
— Добрые люди теперь по дорогам не шляются, — буркнул он по-немецки.
— Во имя Господа нашего. Неужели вы откажете в крове бедным путникам? — затараторил по-немецки Густав. Ровно, без акцента, словно это и был его родной язык. — Разве Господь не наставлял нас помогать ближнему? В этом диком краю к кому еще мне обратиться?
«Странно, но я все понимаю. Отродясь не знала немецкого», — с удивлением подумала Ольга.
— А кто эти? — указал хозяин на Ольгу и Франко.
— Со мной они. Со мной. Сироты убогие.
— Хорошо. Ночуй, если ручаешься за них.
Вытяжной трубы в доме не было. Сразу защипало глаза. Ольга прислонилась спиной к двери. Густав остался снаружи. Она услышала ровный голос хозяина:
— Меня зовут Отто Шварц. Я родом из Штейера. Свободный колонист... Один здесь, среди славян и прочего сброда... Местный капеллан и фон Лицен не в счет. Я им не ровня. Но остальные-то все вокруг — их холопы. Тут взвоешь. А вы кто такие?
— Густав Везер. Путешественник. Возвращаюсь из турецких владений... Вот всего обобрали, нехристи. А эти двое по дороге прибились. Что ж, гнать их, что ли?.. Как в округе? Спокойно ли? Разбойники? Цыгане?.. Говорят, герцог большую войну затевает?
— Говорят... Днем-то на дорогах того, спокойно. Да ты на пороге не стой. Я ж сказал: располагайтесь. Гретта вам все покажет. А я пока в огороде.
Хозяйка ткнула пальцем на сено в углу, проворчав строго, что, мол, кто не работает, тот не ест. Из-за перегородки высунулись две детские головы. Женщина прикрикнула на них, и головы испуганно нырнули обратно.
— Дети? — удивилась Ольга.
— Наверное, внуки. — Густав, вошедший в полутьму дома позже других, щурился. Он внимательно оглядел обстановку. — Так. Кроме стариков здесь еще человек пять живет.
— Верно, парень, — отозвалась от очага седоволосая Гретта. — Два сынка, дочь и снохи. Все в поле. Хлеб, он ждать не будет.
Сытный запах вырвался из-под крышки томящегося на огне котла. Франко жадно втянул в себя воздух.
— Похлебки-то хотите небось, голодранцы?.. А то у меня дрова не все переколоты, да и в огороде, пока светло, дел найдется.
— Хотим! — встала с сена Ольга. — А что делать-то?
— Поколите дрова, — кивнула старуха на Густава, чему-то про себя улыбаясь.
— Вставай, толстый. Оглох? — засуетился Густав. — Смотри мне, словак. Не сопри тут чего, — добавил он шепотом, берясь за топор.
— Ой ты! Пожалел старичков. Можно подумать, в тебе немецкая кровь взыграла... Да ты такой же немец, как я еврей. — Франко неторопливо ухватил несколько чурбачков и поволок их товарищу на расправу.
— Дурак ты. Смотри — этот Шварц и лопату-то держит как пику. Ты, небось, еще не родился, когда он своего первого убил... Он же единственный тут из крестьян, кому фон Лицен не указ. И родом из Штейра, если не врет... Может, он еще с Грегором Ташем воевал. А ты и не знаешь, кто такой Таш... Ладно. Не стой столбом. Работай, пока солнце не село. Дурочка наша, видишь, уже полет.
И Густав замахал топором так споро и яростно, что подтаскивавший чурбачки и складывающий дрова Франко уже до самой темноты не имел передышки.
— Голодранцы... Почему ты их так, бабушка? Дед вон как уважительно с этим тощим в камзоле.
— Камзол-то весь в дырках.
— Ой! Откуда ты знаешь? Ведь еле видишь.
— Дурашка. Господа нынче пахнут порохом или духами.
— А эти пахнут жареным мясом. Особенно толстый.
— Пахнут-то мясом, а за ночлег денег не предложили. И работать за похлебку готовы. Не свое, стал быть, мясо. Украли или поймали в силки. А деньжат и на хлеб нету... Их бы гнать за порог, а мой — заходите... Сходи-ка, Ганс, посмотри, чтобы они ничего не умыкнули. Только тихонько, а то как с теми цыганами выйдет...
Глава 2
Ужинать стали, когда уже совсем стемнело. С поля вернулась молодежь, шестеро малышей вылезли из-за перегородки, и все семейство Отто Шварца вместе с гостями расположилось за большим длинным столом. Свет очага и пары лучин. На каждого по куску хлеба и по миске похлебки. Короткая молитва отца семейства, и заработали ложки. Мелкий осенний дождь зарядил за окном. Ветер подвывает, пытаясь сорвать дранку с крыши. В пристрое фырчат, словно переговариваются о чем-то своем, корова и кормилица-лошадь. Спокойствие и умиротворенность. Каменные стены и уверенная рука старика Отто, казалось, защищают этот дом от зла, затаившегося снаружи.
— Почтенный Отто, — вполголоса спросил Густав, когда его миска почти опустела, — а почему вы перешли на латынь, ведь начинали молитву на немец...
На дворе испуганно и зло залаяла собака. Отто чуть не поперхнулся. Сидящие за столом нервно переглянулись.
— Кого там черт несет, прости господи? — всплеснула руками Гретта. Женщины резво вскочили из-за стола и исчезли за перегородкой вместе с детьми и со всем ценным, что еще было на столе из еды.
Лошадиный топот и храп за окном. Густав пожалел, что отдал хозяйке топор, которым колол дрова. Этот топор лежал теперь на коленях старшего сына Отто. Сам старик, чуть отодвинув тряпичный полог, схватил пику, недлинную, в рост человека, и вышел за дверь. Младший Шварц оказался у окна. Он открыл ставню и, пристроив на коленях непонятно откуда взявшийся заряженный арбалет, внимательно вглядывался в ночную темень. Старуха суетливо тушила лучины.
— Двое. И еще двое. Верхом. Вряд ли разбойники. Пики у них, — оценил обстановку младший Шварц.
— Приветствую, Отто! — послышалось с улицы.
— А, это ты, Шульц... Что вдруг снова?
— Служба... Никто подозрительный мимо последнее время не шастал?
— Может, и шастал, да мне не рассказывал. Проезжайте мимо. Никаких новостей у меня нет.
— Не груби, старик. Полиция Христа шутить не любит. Если узнаем, что укрываешь кого...
— Господи помилуй, Господи помилуй, — зашептал Густав, нащупывая у себя под мышкой кинжал, — спаси и сохрани, ведь не отмашемся.
Третий голос вмешался в разговор за окном:
— Ты, герр Шульц, все грозишь. Все пугаешь. В своем рвении уже отличать перестал, где враги Господа нашего, а где честные христиане.
