Марк Баринов - «Вилла Эдит»
— Значит, вы считаете их пригодными для выполнения сложного и опасного задания?
— Да, безусловно.
Генерал неожиданно легко встал, прошелся по кабинету и, остановившись передо мной, сказал:
— Теперь мы вас троих будем учить в течение месяца “набело”. — Он улыбнулся, затем, на мгновение задумавшись, добавил: — Впрочем, срок этот может быть и сокращен…
Я уходил из кабинета обрадованный и взволнованный. Скоро задание! И параллельно этой мысли шли уже привычные, почти незаметные, как биение сердца, мысли о женщине, чей портрет висел в квартире Петровского.
“Кем она приходится ему? Какая связь между генералом и ею?” — думал я, шагая по заснеженной ночной улице.
2
Ненастной ночью, месяц спустя после первой встречи с Петровским, я и мои товарищи сидели в тесной холодной кабине самолета, который шел на запад, к Кенигсбергу. Отлично пригнанная и уже обношенная нами форма офицеров эсэсовской танковой дивизии “Великая Германия” совсем преобразила нас. За месяц мы прошли основательную подготовку: каждый отлично знал “свое” происхождение, “своих” родных в Германии, “своих” командиров и подчиненных в дивизии. Мы имели самые свежие сведения о действиях “нашей” дивизии, которую Гитлер бросал с фронта на фронт в надежде задержать стремительное продвижение советских войск. Этой дивизии везло не более других — ее жестоко трепали в боях, а командир ее, генерал Хеймнитц, несколько месяцев тому назад был убит.
Итак, мы знали все, что касалось нас самих, но мы не знали человека, с которым должны были встретиться в Кенигсберге. Он должен был ждать нас у вокзала, подойти и спросить, который час, потом предложить купить кольцо точно такое же, какое было надето на палец каждого из нас.
Спрыгнули и приземлились мы благополучно. Ночь проблуждали, разыскивая друг друга по придорожным полям. Привычка к подобным поискам и немалый опыт помогли к восьми часам утра собраться вместе у отмеченного на карте ориентира. Уже рассвело, и мы забрались в стог сена, чтобы дождаться темноты.
Ночью мы остановили на магистрали новенький “вандерер”, направлявшийся к городу. Трупы трех эсэсовцев заняли наше место в стогу, а мы смело покатили к заставе города.
Шел мокрый снег. Со стороны Кенигсберга доносились глухие раскаты взрывов — это наша авиация бомбила военные объекты города.
Шлагбаум на заставе оказался опущенным. Напуганные бомбежкой караульные сидели в бункере. Я отправился к ним и с трудом добился, чтобы их старший проверил наши документы и дал приказ пропустить нашу машину. В воздухе посвистывали осколки зенитных снарядов, и караульные боязливо втягивали головы в плечи, когда очередной осколок падал рядом.
Путь в город был открыт. Мы направились к центру. Было около трех часов ночи. По дороге нас останавливали редкие патрули, но фронтовые отпускные билеты служили надежным пропуском для проезда по ночным улицам города.
Загнав машину в глухой переулок возле разбитой кирхи, мы бросили ее и дальше отправились пешком.
По карте у нас была отмечена гостиница на Шлегетерштрассе. Виктор предложил разыскать ее. Но я категорически возразил. Мы должны прежде всего представиться нашему начальнику, и он скажет, не вызывает ли наша внешность подозрений. Конечно, в Москве все было проверено и перепроверено не один раз, но лишняя проверка на месте была очень важна. Лишь после нее мы сможем спокойно ходить по городу.
Пройдя несколько кварталов, мы остановились в узкой кривой улочке, круто поднимавшейся вверх. Признаться, я чувствовал себя неважно. “Хорошо ли мы играем свою роль, нет ли за нами слежки с той самой минуты, как мы прибыли в город?” — эти мысли не оставляли нас.
Мы не пошли в гостиницу, не пошли и в ночной офицерский ресторан. Перекусив консервами и сухарями в развалинах какого-то большого здания, похожего не то на дворец, не то на музей, мы по очереди дремали и эту вторую ночь. Было сыро и холодно. Небо вспыхивало зарницами взрывов, порою слышался далекий гул артиллерийской канонады.
Утро наступило хмурое и туманное. Мы медленно шли по улице к вокзалу, чтобы в назначенное время быть на месте.
Огромная военная машина немцев работала, казалось, без перебоя. Десятки грузовиков мчались во всех направлениях, проходили подразделения солдат. Понурые, прижимаясь к домам, спешили жители. Настороженно оглядывая встречных, шагали эсэсовцы. Повсюду баррикады “ежи”, доты, бронеколпаки, амбразуры в стенах домов, крикливые плакаты на афишных тумбах.
Мы проходили мимо форта, у входа в который стояли два танка. Стены форта опоясывал глубокий и широкий ров, наполненный водой. На глаз можно было определить ширину рва — около десяти метров. Перед фортом лежала пустынная площадь и, судя по тому, как ее старательно обходили и объезжали, она была густо заминирована.
Над городом возвышался королевский замок. Он был центром всей сложной и еще не ясной для нас системы укреплений.
— Да… орешек крепкий, — проговорил Виктор.
— Укрепления прямо-таки вписаны в кварталы города, — академическим тоном отозвался Володя Леонтьев. — Посмотрите, как замечательно оборудованы капониры, как естественно сочетаются стены с местностью.
— Восторгаться нечем, — оборвал я его. — Прольется немало крови наших людей, прежде чем эта махина будет взята.
— А взята она будет, — убежденно сказал Воронов.
Вот, наконец, и привокзальная площадь. Время, назначенное для встречи, еще не наступило, и мы снова углубились в переулки.
Здесь, ближе к окраине города, окна домов были плотно закрыты. Во дворах виднелись длинные, покрытые брезентом грузовики или такие же длинные телеги. Это население города по приказу гаулейтера Восточной Пруссии готовилось к “неожиданностям” — фашистская пропаганда не смела произнести слово “эвакуация”.
На стенах домов мы читали категорические, немного наивные приказы и призывы к населению города: “Занд унд вассер — эрсте хильфе” — “Песок и вода — первая помощь”, “Вир капитулирен нихт” — “Мы не капитулируем”.
— Смотри, — дернул меня за рукав Володя, показывая глазами на стену дома, где крупными буквами было написано: “Свет — твоя смерть”.
— Справедливо сказано. Для фашистов свет — это смерть, — по-своему истолковывая надпись, призывающую к светомаскировке, улыбнулся Виктор.
На стенах многих домов белой краской было выведено: “Бомбоубежище” и тут же призывы: “Смерть воздушным пиратам!” Геринг объявил всех союзных летчиков вне закона и призывал население линчевать экипажи сбитых самолетов.
Мы вышли на Врангельштрассе и очутились возле мрачного здания политической тюрьмы. Здесь, за этими мертвыми стенами, томились лучшие люди Германии. Лица моих друзей были очень серьезны и чуть-чуть бледны, когда мы проходили мимо похожей на дот проходной будки тюрьмы. Очевидно, в этот момент мысли наши были одинаковы: “Рот-фронт, друзья. Мы сражаемся и за вас, и за вашу свободу. Рот-фронт!”
