Вальтер Скотт - Айвенго (с иллюстрациями)
- А, чтоб тебе чёрт вышиб зубы!- ворчал Гурт.- Провалиться бы этому лесничему. Стрижёт когти нашим собакам, а после они никуда не годятся. Будь другом, Вамба, помоги.Зайди с той стороны холма и пугни их оттуда. За ветром они сами пойдут домой, как ягнята.
- Послушай,- сказал Вамба,не трогаясь с места.- Я уже успел посоветоваться по этому поводу со своими ногами: они решили, что таскать мой красивый наряд по трясине было бы с их стороны враждебным актом против моей царственной особы и королевского одеяния.А потому,Гурт, вот что я скажу тебе: покличь-ка Фангса, а стадо предоставь его судьбе.Не всё ли равно, повстречаются ли твои свиньи с отрядом солдат,или с шайкой разбойников, или со странствующими богомольцами! Ведь к утру свиньи всё равно превратятся в норманнов, и притом к твоему же собственному удовольствию и облегчению.
- Как же так- свиньи, к моему удовольствию и облегчению, превратятся в норманнов? - спросил Гурт. - Ну-ка, объясни. Голова у меня тупая, а на уме одна досада и злость. Мне не до загадок.
- Ну, как называются эти хрюкающие твари на четырех ногах? - спросил Вамба.
- Свиньи, дурак, свиньи,- отвечал пастух. - Это всякому дураку известно.
- Правильно, «суайн»- саксонское слово. А вот как ты назовёшь свинью, когда она зарезана, ободрана, и рассечена на части, и повешена за ноги, как изменник?
- Порк, - отвечал свинопас.
- Очень рад, что и это известно всякому дураку,- заметил Вамба.- А «порк», кажется, нормано-французское слово.Значит, пока свинья жива и за ней смотрит саксонский раб, то зовут её по-саксонски; но она становится норманном и её называют «порк», как только она попадает в господкий замок и является на пир знатных особ. Что ты об этом думаешь, друг мой Гурт?
- Что правда, то правда, друг Вамба. Не знаю только, как эта правда попала в твою дурацкую башку.
- А ты послушай, что я тебе скажу ещё, - продолжал Вамба в том же духе. - Вот, например, старый наш олдермен бык: покуда его пасут такие рабы, как ты, он носит свою саксонскую кличку «окс», когда же он оказывается перед знатным господином, чтобы тот его отведал, бык становится пылким и любезным французским рыцарем Биф. Таким же образом и телёнок- «каф» - делается мосье де Во: пока за ним нужно присматривать- он сакс, но когда он нужен для наслаждения- ему дают норманское имя.
- Клянусь святым Дунстаном,- отвечал Гурт,- ты говоришь правду, хоть она и горькая. Нам остался только воздух, чтобы дышать, да и его не отняли только потому, что иначе мы не выполнили бы работу, наваленную на наши плечи. Что повкусней да пожирнее,то к их столу; женщин покрасивее- на их ложе; лучшие и храбрейшие из нас должны служить в войсках под началом чужеземцев и устилать своими костями дальние страны, а здесь мало кто остаётся, да и у тех нет ни сил, ни желания защищать несчастных саксов. Дай бог здоровья нашему хозяину Седрику за то, что он постоял за нас, как подобает мужественному воину; только вот на днях прибудет в нашу сторону Реджинальд Фрон де Беф, тогда и увидим, чего стоят все хлопоты Седрика… Сюда,сюда!- крикнул он вдруг, снова возвышая голос.- Вот так, хорошенько их. Фангс! Молодец, всех собрал в кучу.
- Гурт,- сказал шут,- по всему видно, что ты считаешь меня дураком, иначе ты не стал бы совать голову в мою глотку.Ведь стоит мне намекнуть Реджинальду Фрон де Бефу или Филиппу де Мальвуазену, что ты ругаешь норманнов, вмиг тебя вздёрнут на одно из этих деревьев. Вот и будешь качаться для острастки всем, кто вздумает поносить знатных господ.
- Пёс! Неужели ты способен меня выдать? Сам же ты вызвал меня на такие слова! - воскликнул Гурт.
- Выдать тебя? Нет, - сказал шут, - так поступают умные люди, где уж мне, дураку… Но тише… Кто это к нам едет? - прервал он сам себя, прислушиваясь к конскому топоту, который раздавался уже довольно явственно.
- А тебе не всё равно, кто там едет? - спросил Гурт, успевший тем временем собрать всё своё стадо и гнавший его вдоль одной из сумрачных просек.
- Нет, я должен увидеть этих всадников, - отвечал Вамба. - Может быть, они едут из волшебного царства с поручением от короля Обсрона…
- Замолчи! - перебил его свинопас. - Охота тебе говорить об этом, когда тут под боком страшная гроза с громом и молнией. Послушай, какие раскаты. А дождь-то! Я в жизни не видывал летом таких крупных и отвесных капель. Посмотри, ветра нет, а дубы трещат и стонут, как в бурю. Помолчи-ка лучше, да поспешим домой, прежде чем налетит гроза! Ночь будет страшной.
Вамба, по-видимому, постиг всю силу этих доводов и последовал за своим товарищем, который взял длинный посох, лежавший возле него на траве, и пустился в путь. Этот новейший Эвмей торопливо шёл к опушке леса, подгоняя с помощью Фангса пронзительно хрюкающее стадо.
Глава II
Монах был монастырский ревизор,
Наездник страстный, он любил охоту
И богомолье - только не работу,
И хоть таких аббатов и корят,
Но превосходный был бы он аббат:
Его конюшню вся округа знала,
Его уздечка пряжками бренчала,
Как колокольчики часовни той,
Доход с которой тратил он, как свой.
ЧосерКонский топот всё приближался, и, несмотря на увещевания и брань своего спутника, Вамба, которому не терпелось поскорее увидеть всадников, то и дело останавливался под разными предлогами: то рвал с высокого куста незрелые орехи, то заглядывался на проходившую мимо деревенскую девицу, и поэтому всадники довольно скоро настигли их.
Кавалькада состояла из десяти человек;двое,ехавшие впереди,были,по- видимому, важные особы, а остальные- их слуги. Сословие и звание одной из этих особ нетрудно было установить: это было, несомненно, духовное лицо высокого ранга. На нём была одежда монаха-францисканца, сшитая из прекрасной материи, что противоречило уставу этого ордена; плащ с капюшоном из самого лучшего фламандского сукна, ниспадая красивыми широкими складками, облекал его статную, хотя и немного полную фигуру.
Его лицо так же мало говорило о смирении, как и одежда - о презрении к мирской роскоши. Черты его лица были бы приятны, если бы глаза не блестели из-под нависших век тем лукавым эпикурейским огоньком, который изобличает осторожного сластолюбца.Впрочем, его профессия и положение приучили его так владеть собой, что при желании он мог придать своему лицу торжественность, хотя от природы оно выражало благодушие и снисходительность. Вопреки монастырскому уставу,равно как и эдиктам пап и церковных соборов, одежда его была роскошна: рукава плаща у этого церковного сановника были подбиты и оторочены дорогим мехом,а мантия застёгивалась золотой пряжкой,и вся орденская одежда была столь изысканна и нарядна, как в наши дни платья красавиц квакерской секты: они сохраняют положенные им фасоны и цвета, но выбором материалов и их сочетанием умеют придать своему туалету кокетливость, свойственную светскому тщеславию.
