Сергей Горбатых - Исполнитель
– Сашуля, выходим! Сынок, ты что, заснул? – похлопала его по плечу Зинаида Петровна.
Какой‑то здоровенный мужик в вонючем козлином полушубке открыл им дверь трамвая, и они спустились на скользкую мостовую.
От остановки до подвала дома, где обитал Николай, было всего два квартала. Вскоре мама стучала в добротную, давно не крашеную дверь. Послышался стук открываемого запора и на пороге появился невысокий бородатый мужчина с всклокоченными волосами, одетый в старую латаную гимнастёрку, суконные штаны и лапти. Вся его одежда была обильно забрызгана пятнами белой краски.
– Зинаида! Александр! Милости прошу! – совсем не удивившись неожиданным гостям, тихим голосом произнёс он.
– Здрасьте, дядя Коля! – поздоровался Саша.
– Здравствуйте, здравствуйте! – заходите.
Это был Николай Звягинцев, троюродный брат Зинаиды Ивановны. Раньше они жили в одной деревне на Вологодчине. Двенадцатилетним мальчишкой Николай остался без матери, которая скоропостижно скончалась. Когда же мальчику исполнилось четырнадцать лет, отец отдал Николая послушником в монастырь. Сын ему являлся помехой для женитьбы на одной молодой девице из соседней деревни.
В монастыре Николай работал в иконописной мастерской. Здесь у него обнаружились способности к рисованию.
– Это был дар Божий, который нашли во мне и развили известные мастера‑иконописцы. Они научили меня и с натуры рисовать, и портреты писать, – любил рассказывать об этом монастырском периоде своей жизни Николай.
В 1921 году советская власть добралась и до их монастыря, находившемся в глухом лесу. Монахов всех разогнали. Иконы сожгли. Амбары с продовольственными запасами разграбили.
Подался тогда Николай в Петроград. Ему исполнилось тридцать три года. На нём была ряса, а за плечами котомка, в которой лежали три тёмные древние иконы, которые он спас от огня. В Питере хлебнул Николай горя. Кем только не работал, чтобы с голоду не умереть. Но никогда не жаловался на свою судьбу:
– Это Господь мне испытания посылает. Я и должен их достойно пройти. А то какая же жизнь без испытаний? – постоянно повторял он.
В 1923 году ему удалось устроиться художником‑оформителем в один из спешно создаваемых Домов культуры. Ему выделили для работы большое полуподвальное помещение. Здесь же Николай, с разрешения директора Дома культуры, оборудовал себе угол для жилья.
Звягинцев писал объявления, лозунги, афиши, плакаты… Платили ему за это талонами на питание в столовой для работников обувной фабрики "Скороход".
Зинаида Ивановна и Саша вошли в комнату с низкими потолками с узкими оконцами, откуда сюда едва проникал слабый свет серого питерского дня. Вокруг царил неописуемый беспорядок. Банки с краской, куски старого кумача, рейки, доски…
– Коля, у тебя опять беспорядок? – упрекнула Зинаида Ивановна.
– Нет времени, – вздохнул Николай. – Директор меня лично сегодня вызывал. Праздник уже, говорит, через несколько дней, а ты, Звягинцев, ещё не закончил транспаранты. Если через два дня не напишешь – уволю.
Среди этого хаоса в подвале существовало одно место, где был идеальный порядок: закуток, где жил Звягинцев. Он называл его по привычке "кельей". Здесь в углу висели иконы с горящей лампадкой, а на широкой деревянной лавке, служившей Николаю кроватью, лежал тюфяк, аккуратно заправленный серым шерстяным одеялом. На этажерке стояли зачитанные до дыр журналы "Церковные ведомости" дореволюционного издания. На столе из неструганных досок, покрытом белой скатертью, лежала старая толстая Библия с засаленной обложкой.
– Вот заходите в мою келью! Располагайтесь! Слава Богу, здесь у меня в мастерской сухо и нехолодно, – предложил гостям Николай.
– Коля, какой ты худющий! – воскликнула Зинаида Ивановна, всплёскивая руками. – Ты сегодня хоть ел что‑нибудь?
– Сегодня? – задумался Николай. – Да, сегодня в обед щей горячих в столовой похлебал. Макарон поел с рыбой и кисельком запил.
– Ну, а здесь, дома, у тебя есть что‑нибудь из съестного.
– Из съестного? – переспросил Звягинцев. – Яблочко одно мочёное осталось да хлебца четвертушка.
– Ой, Коля, Коля… – укоряюще покачала головой Зинаида Ивановна. – Вот тут тебе картошки варёной принесла, воблу, чая, сахару, хлеба белого…
– Зачем, Зинаида! – протестующе замахал руками Николай.
– Я лучше знаю, – отрезала Зинаида Ивановна.
– Дядя Коля, – вмешался в разговор взрослых Саша, – а что мы сегодня рисовать будем?
– Что рисовать будем? Я давеча думал об этом. Пошли, Александр!
– Пошли! – ответил с готовностью Саша.
Николай поставил мольберт у самого оконца, чтобы использовать скудный свет уходящего осеннего питерского дня. На колченогую некрашеную табуретку бросил свою старую рубаху, предварительно измяв её, а перед нею положил мочёное антоновское яблоко.
– Бери, Александр, другой табурет, он у меня в келье стоит, и садись. Вот это и рисуй! – распорядился Николай.
– Дядя Коля, а зачем это рубаху всю измятую рисовать? А яблоко я уже умею…
– Александр, ты должен научиться изображать складки на портьерах, на одежде, на… – художник задумался. – В общем, везде. А яблоко я тебе положил не простое, а мочёное! Оно морщинки имеет. Так его так надо нарисовать, что всем было ясно, что яблоко это – мочёное! И чтобы всем хотелось его взять и надкусить! Понял?
– Понял! – ответил Саша.
Мальчик закрепил толстый лист картона на мольберте, удобно устроился на табурете и принялся делать первые наброски.
– Почему мой папа невзлюбил дядю Колю? – размышлял Саша, пытаясь с помощью теней показать глубину складки на нарисованном рукаве рубахе. – Ведь дядя Коля – это талант! У них в школе нет ни одного учителя, который бы умел так просто и доходчиво объяснять, как он. А папа в прошлом году при всех обозвал дядю Колю "набожным богомазом". После этого он больше не приходит к ним в гости.
Зинаида Ивановна тем временем обметала паутину по углам, вытирала пыль на полках, где лежали стопки плакатов, валялись старые, давно засохшие кисти и стояли начатые банки с клеем…
Николай вернулся к транспаранту, который он должен был срочно закончить. Он окунул самый кончик кисточки в белую краску и принялся дописывать лозунг на красном кумаче:
"Да здравствует 10‑я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции".
Периодически он подходил к Саше и проверял его работу.
Зинаида Ивановна набрала полное ведро воды и принялась мыть полы. Стало быстро темнеть.
– Дядя Коля, включить свет надо! Не видно уже ничего! – пожаловался Саша.
