Александр Дюма - Сорок пять
– Уф! – выдохнул из себя Фриар, ступив на твердую землю, – на что бы я там ни был похож, но наконец-то мне удалось перебраться через изгородь, и лишь благодаря этому господину.
Затем, вытянувшись во весь рост, чтобы разглядеть незнакомца, которому он доходил только до груди, мэтр Фриар продолжал:
– Век бога за вас молить буду! Сударь, вы истинный Геркулес, честное слово, это так же верно, как то, что я зовусь Жан Фриар. Скажи же мне свое имя, сударь, имя моего спасителя, моего.., друга!
Это последнее слово добряк произнес со всем пылом глубоко благородного сердца.
– Меня зовут Брике, сударь, – ответил незнакомец, – Робер Брике, к вашим услугам.
– Вы уж, смею сказать, мне здорово услужили, господин Робер Брике. Жена благословлять вас будет. Но кстати, бедная моя женушка! О боже мой, боже мой, ее задавят в этой толпе. Ах, проклятые швейцарцы, они только и годны на то, чтобы давить людей!
Не успел кум Фриар произнести эти последние слова, как ощутил на своем плече чью-то руку, тяжелую, как рука каменной статуи.
Он обернулся, чтобы взглянуть на нахала, разрешившего себе подобную вольность.
То был швейцарец.
– Фы хотите, чтоп фам расмосшили череп, трушок? – произнес богатырского сложения солдат.
– Ax, мы окружены! – вскричал Фриар.
– Спасайся, кто может! – подхватил Митон.
Оба они, будучи уже по ту сторону изгороди, где ничто не преграждало им дороги, пустились наутек, сопровождаемые насмешливым взглядом и беззвучным смехом длиннорукого и длинноногого незнакомца. Потеряв их из виду, он подошел к швейцарцу, которого поставили тут в качестве дозорного.
– Рука у вас мощная, приятель, не так ли?
– Ну та, сударь, не слапа, не слапа.
– Тем лучше, сейчас это важно, особенно если правда, что идут лотарингцы.
– Они не идут.
– Нет?
– Совсем нет.
– Там зачем же было запирать ворота? Я не понимаю.
– Та фам и не нужно понимать, – ответил швейцарец, расхохотавшись над собственной шуткой.
– Прафильно, труг, ошень прафильно, – сказал Робер Брике, – спасибо.
И Робер Брике отошел от швейцарца и приблизился к другой кучке людей, а достойный гельвет, перестав смеяться, пробормотал:
– Bei Gott ich glaube, er spottet meiner. Was ist das fur ein Mann, der sich eriaubt, einen Schweizer seiner koniglichen Majestat auszulachen? – Что в переводе означает: «Клянусь богом! Кажется, он надо мною смеялся! Что за человек, осмелившийся насмехаться над швейцарцем его королевского величества?»
Глава 2.
ЧТО ПРОИСХОДИЛО У СЕНТ-АНТУАНСКИХ ВОРОТ
Одну из собравшихся здесь групп составляло довольно значительное количество горожан, оставшихся вне городских стен после того, как ворота были неожиданно заперты. Люди эти столпились возле четырех или пяти всадников весьма воинственного вида, которых, видимо, очень не устраивало, что ворота были на запоре, ибо они изо всех сил орали:
– Ворота! Ворота!
Крики эти, с еще большей яростью подхваченные всеми присутствующими, производили адский шум.
Робер Брике подошел к этим горожанам и принялся кричать громче всех прочих:
– Ворота! Ворота!
В конце концов один из всадников, восхищенный мощью его голоса, обернулся к нему, поклонился и сказал:
– Ну не позор ли, сударь, что среди бела дня закрывают городские ворота, словно Париж осадили испанцы или англичане?
Робер Брике внимательно посмотрел на заговорившего с ним человека лет сорока – сорока пяти. Человек этот вдобавок являлся, по-видимому, начальником трех-четырех окружавших его всадников.
Робер Брике, надо полагать, оказался удовлетворен осмотром, ибо он, в свою очередь, поклонился и ответил:
– Ах, сударь, вы правы, десять, двадцать раз правы. Но, – добавил он, – не хочу проявлять излишнего любопытства, однако все же осмелюсь спросить вас, по какой, на ваш взгляд, причине принята подобная мера?
– Да, ей-богу же, – произнес кто-то из присутствующих, – они боятся, чтобы не скушали ихнего Сальседа.
– К черту! – раздался чей-то голос, – еда довольно паршивая!
Робер Брике обернулся в ту сторону, откуда послышался этот голос с акцентом, выдававшим несомненнейшего гасконца, и увидел молодого человека двадцати – двадцати пяти лет, опиравшегося рукой на круп лошади того, кто показался ему начальником.
Молодой человек был без шляпы, несомненно, он потерял ее в суматохе.
Мэтр Брике был по всем данным отличным наблюдателем, но вообще он ни в кого не вглядывался слишком долго. Поэтому он быстро отвел взгляд от гасконца, видимо, не показавшегося ему стоящим внимания, и перевел его на всадника.
– Но, – сказал он, – ведь говорят, что этот Сальсед приспешник господина де Гиза, значит, он не такое уж жалкое кушанье.
– Да ну, неужто так говорят? – спросил любопытный гасконец, весь превратившись в слух.
– Да, конечно, говорят, – ответил, пожимая плечами, всадник. – Но теперь болтают много всякой чепухи!
– Ах вот как, – вмешался Брике, устремляя на него вопрошающий взгляд и насмешливо улыбаясь, – вы, значит, думаете, сударь, что Сальсед не имеет отношения к господину де Гизу?
– Не только думаю, но даже уверен, – ответил всадник.
Тут он заметил, что Робер Брике сделал движение, означавшее: «А на чем основывается эта ваша уверенность?» – и потому тотчас же добавил:
– Если бы Сальсед был одним из людей герцога, тот, без сомнения, не допустил бы, чтобы его схватили или, во всяком случае, чтобы доставили из Брюсселя в Париж связанным по рукам и ногам, или, по крайней мере, попытался бы силой освободить пленника.
– Освободить силой, – повторил Брике, – было бы очень рискованным делом. Удалась бы эта попытка или нет, но уж раз она исходила бы от господина де Гиза, он тем самым признал бы, что устроил заговор против герцога Анжуйского.
– Господина де Гиза, – сухим тоном продолжал всадник, – такое соображение не остановило бы, я в этом уверен, и раз он не потребовал выдачи Сальседа и не защищал его, значит, Сальсед не его человек.
– Простите, что я настаиваю, – продолжал Брике, – но я ничего не выдумал. Сведения о том, что Сальсед заговорил, – вполне достоверны.
– Где он говорил? На суде?
– Нет, не на суде, сударь, во время пытки. Но разве это не все равно? – спросил мэтр Брике с плохо разыгранным простодушием.
– Конечно, не все равно, хорошее дело! Ладно, пусть утверждают, что он заговорил. Однако неизвестно, что именно он сказал.
– Еще раз прошу извинить меня, сударь, – продолжал Робер Брике, – известно, и во всех подробностях.
