Франсиско Гальван - Изумруды Кортеса
— Ради Пресвятой Девы, ради ее Сына Иисуса, Господа нашего, ради всех святых, пожалейте меня, сеньор, я, право же, ни в чем не провинился! — И с испугу он с такой силой обхватил испанца за ноги, что тот чуть не упал.
Сандоваль, которого отнюдь не смягчила эта мольба ко всем силам небесным, из которых не были упомянуты разве что ангелы и архангелы, счел и это спектаклем, разыгрываемым перед ним хитрым негром, и потому, дернув Хинеса за воротник, велел ему прекратить вопли и повторил свой вопрос:
— Сейчас же говори, где тот человек, который передал тебе письма, и тогда не только спасешь себе жизнь, но и получишь пригоршню золотых. — Произнеся это, Сандоваль для вящей убедительности похлопал рукой по своей сумке.
При упоминании о золоте настроение раба заметно изменилось: хотя он стал христианином совсем недавно, но уже успел пропитаться алчностью и всеми пороками, которые влечет за собой эта постыдная страсть и которые, словно плевелы среди пшеницы, прорастают на каждом поле, засеянном божественным Сеятелем. Как известно, отделить эти плевелы от добрых злаков весьма нелегко, но, по счастью, святые братья Франсисканцы и доминиканцы без устали трудятся на ниве Господней, не ища ничего для себя и не ожидая наград. Печально, но сребролюбие пускает корни в душах тех индейцев и негров, что приняли святое крещение, и бесы овладевают их душой, заставляя их поклоняться ложным и кровожадным идолам, как это было и до признания ими власти истинного Бога и государя императора.
Однако прошу у благосклонного читателя прощения за это отступление и возвращаюсь к моему повествованию. Итак, Хинес, услышав посулы испанца, повел себя совсем по-другому и враз сделался весьма дружелюбным и смышленым собеседником.
— Я сказал вам правду — действительно неизвестный господин дал мне письма, чтобы я передал их некоему сеньору Киньонесу, и я выполнил его поручение, которое было совсем нетрудным и за которое он мне щедро заплатил.
— Как звали этого кабальеро?
— Он не назвал своего имени, но по его внешности и манерам было ясно, что он из знатных господ.
Сандоваль, учинив рабу подробный допрос, выяснил, что упомянутый кабальеро договаривался с Хинесом возле песчаной отмели в окрестностях Сантьяго, где негр занимался сбором хвороста.
— И у него была с собой котомка, — припомнил негр, — хотя он не был похож на путешественника, который направляется в город или в селение, при нем не было лошади, он просто прогуливался по отмели. Я смотрел ему вслед и заметил, что из-за деревьев навстречу ему вышел какой-то человек, которому он передал свою сумку. Дальше они пошли вместе, а потом я потерял их из виду.
Сандоваль дал рабу пару золотых монет и, не дослушав его велеречивых благодарностей, почти бегом устремился к тому месту, которое указал ему Хинес.
У капитана были сильные, хотя и несколько кривоватые ноги кавалериста, и потому он очень быстро добрался до песчаной отмели. Там было пустынно, к тому же уже смеркалось. На песке Сандоваль заметил следы, которые шли вдоль деревьев и уходили вдаль за поворот. Сандоваль пошел по следу, надеясь, что он приведет его к Тристану. За поворотом он увидел в море маленький ботик, который приближался к берегу, а на горизонте вырисовывался силуэт стоящей на якоре каравеллы. Сандоваль, укрывшись в спасительной сени деревьев, потихоньку подобрался поближе к тому месту, где мореплаватели должны были сойти на берег.
Некоторое время спустя возле того места, куда направлялся ботик, из-за прибрежных скал появился человек и замахал руками, привлекая внимание экипажа шлюпки. Сандоваль узнал Тристана и страшно встревожился, потому что ему пришло в голову, что тот собирается сесть на каравеллу и покинуть Кубу. Храбрый капитан, сохраняя присутствие духа, быстро принял решение: ему ничего не оставалось, кроме как попытаться немедленно задержать Тристана. Времени на размышления и колебания не было, океан был совсем рядом, и каталонец мог упорхнуть, как птица, бог весть куда — может быть, в Испанию, а может, в любую из множества гаваней на побережье Индий.
Шлюпка была от берега на расстоянии пушечного выстрела, когда Сандоваль осторожно приблизился к Тристану так, что тот даже не заподозрил, что он на берегу уже не один. Глаза каталонца были прикованы к шлюпке, и голос капитана, раздавшийся прямо над его ухом, заставил его вздрогнуть.
— Похоже, вы весьма поспешно и с большими предосторожностями покидаете эти края, не так ли, мой дорогой сеньор Тристан?
Услышав эти слова, каталонец вздрогнул — как я уже говорил, голос капитана был груб и хрипловат, и к тому же в этот момент, когда он уличал Тристана в попытке бегства, в его тоне и впрямь прозвучало нечто угрожающее. Каталонец обернулся и узнал Сандоваля, чье внезапное появление могло бы ввергнуть его в панику, если бы он и так уже не был напуган сверх меры.
Но, как оказалось впоследствии, Тристан был великим лицедеем, и все в Новой Испании знали его как человека боязливого, дамского угодника, предпочитавшего женское общество мужской кампании, отнюдь не закаленного в ристаниях, чуждавшегося ратных трудов и не имевшего никакой склонности к военной службе. Увидев Сандоваля, он принялся разыгрывать удивление и всячески тянуть время, в надежде дождаться, пока шлюпка причалит к берегу. Уловки, к которым он прибегал, годились для какого-нибудь мошенника и уж конечно были совсем не к лицу знатному сеньору. Так он повел свою лукавую речь:
— Черт побери, Сандоваль! Вы напугали меня своим ревом, который ваша глотка издает вместо звуков человеческой речи. Вы что, не знаете, что воспитанные кабальеро обычно не нападают на людей сзади, словно хищные птицы?
— Простите, если я испугал вас, — с презрением бросил Сандоваль. — В мои намерения никак не входило оскорбить ваш нежный слух. Но при всем том мне сдается, что из нас двоих вы гораздо больше походите на хищную птицу, тем более что вы, кажется, собрались отправиться в полет?
Тристан, который одним глазом следил за шлюпкой, а другого не спускал с Сандоваля, постарался всеми способами продлить беседу, надеясь на помощь приближавшихся моряков.
— Я не понимаю вас, друг мой. О каких это хищных птицах вы говорите? Кто это отправляется в полет?
Сандоваль, прекрасно разгадавший его маневр, отбросил всякие церемонии и перешел к сути:
— Ну, хватит! Я прибыл из Койоакана, чтобы доставить вас к Кортесу, у которого имеются к вам кое-какие вопросы. Я не позволю вам сесть в эту шлюпку.
Тристан понял, что его игра раскрыта и ему не удастся больше тянуть время. Он схватился за шпагу, но не бросился на противника, а отступил в сторону и принялся изо всех сил кричать, что еще не родился на свет тот, кто смог бы подчинить его силой. Капитан тоже обнажил шпагу, решив для большей сговорчивости ранить Тристана, но, разумеется, не смертельно, поскольку гибель каталонца положила бы конец всем надеждам узнать что-либо о его темных делишках в Новой Испании. Они уже скрестили оружие, но в эту минуту слуга Тристана, который притаился среди деревьев и слышал все, что происходило на берегу, напал на Сандоваля сзади, стараясь помочь своему господину. Лучше было бы ему оставаться в стороне, поскольку Сандоваль, легко отбив удар каталонца, заметил приближение нового врага и в два счета нанизал его на свой клинок. Однако Тристан воспользовался этой мгновенной передышкой и со всех ног бросился бежать к шлюпке, которая была уже рядом с берегом. Быстро достигнув края отмели, каталонец забежал в воду по пояс. Сандоваль ринулся было вслед за ним, но с подошедшей шлюпки раздались ружейные выстрелы, и это вынудило его поспешно искать укрытия среди прибрежных валунов, иначе он в два счета простился бы с жизнью. Тристан же, отделавшись от опасного преследователя, с помощью подоспевших матросов забрался в шлюпку, и та сразу направилась к видневшейся вдали каравелле.
