Луи Буссенар - Секрет Жермены
Они доехали до заржавленной решетки, возле нее огромные собаки чуть не разорвали Жермену.
Альфред вышел первым, подал руку спутнице, и, разодетая как на бал, она явилась в грязный кабак, темный от копоти, провонявший испарениями алкоголя и заплеванный курящими и жующими табак.
Старикашка с лицом, которое хотелось назвать мордой, багровый от неумеренного потребления спиртного, сидел за прилавком цвета винного осадка или засохшей крови, тупо помаргивая глазами в мелких красных прожилках, то и дело вытирая слюнявый рот и щеки, заросшие полуседой щетиной, дрожащими от пьянства руками, неожиданно белыми и довольно ухоженными.
Хмельной клиент рассчитывался с хозяином, причиталось пятнадцать су. Выпивоха сказал:
– Денег нет ни сантима, запиши на доску, старина Лишамор, дня через два получка, тогда расплачусь.
– Как хочешь, Горжю, ты всегда аккуратно платишь, я тебе верю.
Лишамор мелком на доске вывел сумму и фамилию греческими буквами! И все прочие записи были на том же языке, от тех, кто не имел университетского образования, какого удостоился Лишамор, это было надежно зашифровано.
– Вот неожиданность!.. Андреа… – проговорил кабатчик пропитым голосом.
– Здравствуй, Лиш! – ответила красавица.
Видя, что она без отвращения подставляет ему тугие соблазнительные щеки, старый пьяница дважды со смаком их поцеловал, потом с игривой улыбочкой подмигнул красавчику Альфреду и пожал ему руку. Владелец заведения был рад неожиданному появлению таких гостей, оно произвело должное впечатление на тридцать или сорок пропойц, сидевших за столами.
Андреа заговорила на языке своего детства:
– Как дела, старик? Где мать?
– Кормит малюток.
– Каких еще малюток?
Лишамор моментально прикусил язык, поняв, что проболтался.
– Я спрашиваю, что за малютки? – повторила Андреа. Ей бы и в голову не пришло настаивать, если бы Лишамор не замолчал, вместо того чтобы сразу ответить.
– Козочек… Хорошеньких беленьких козляточек… Она их поит из соски.
– Ну и прекрасно, ты почему-то вечно из всего делаешь секреты.
Минуты через две-три пришла мамаша Башю с корзинкой, где лежали глиняный горшок и две тарелки. Увидав дочь, она шумно залотошила:
– Наконец-то ты приехала, моя рыженькая, моя дорогая!.. Так долго не навещала мамочку!..
– И не приносила ей денежек… хочешь сказать, старая выжига. Нечего нежничать…
– Бог мой! Что такое?.. Какую сцену ты собираешься мне устроить?!
– Никакой! Приготовь-ка нам матлот, да поживей.
– Мигом, мигом, моя девочка, сейчас пошлю старика к рыбаку Могену.
– А вот и он сам идет с каким-то типом, который обогнал нас по дороге на велосипеде. Да, скажи-ка, мам, а где твоя соска?
– Какая соска?
– Да та, из какой ты поишь маленьких белых козочек…
Тут в зал вошли Моген и Бобино. Их удивило, как Лишамор старается заставить Андреа замолчать и одновременно подает знаки жене, чтобы та не отвечала дочери.
Андреа нарочно, наперекор Лишамору, продолжала спрашивать.
– Старик Лиш сказал, что ты кормила из соски маленьких козочек, а ты как будто ничего не понимаешь. У тебя в корзине горшок, две тарелки. Что же, здесь теперь кормят скотину с вилок?
Моген, услышав это, многозначительно посмотрел в глаза Бобино, и тот еле сдерживал волнение. Они сели за столик, делая вид, что разговор этот вроде пустой и их никак не касается, но у обоих сердце так и билось, каждому одновременно подумалось, что они напали на след.
Мамаша Башю увильнула от ответа дочери, благо был повод: заговорила с Могеном насчет рыбы для матлота.
– Удачное совпадение. Я как раз подъехал к вам с товарищем на лодке, и у нас там навалом еще живых щук, карпов и угрей. Я отберу для вас самых лучших, мадам Башю, и лишнего не запрошу.
Андреа знала рыбака с детства, у нее связывались с ним лучшие воспоминания. Когда она была маленькой, Моген часто брал ее в лодку и при ней вытягивал сети и верши, из них вываливалось множество трепещущих рыбин. Ловля рыбы ее очень занимала.
Она подошла поздороваться, пожала руку, улыбнулась Бобино и сказала Лишамору, чтобы он поставил им выпить.
Чокнулись, приветствуя друг друга, потом Моген отдал долг вежливости и в свою очередь угостил. Выпили еще по одной: Брадесанду, увидав, что Бобино не собирается ухаживать за его подружкой, перестал смотреть на него косо.
Сходив к лодке, Моген принес мамаше Башю сетку рыбы. Ее было столько, что хватило бы накормить десять человек, и вся отборная; все присутствующие пришли в восхищение, и мамаша Башю, может быть впервые, не стала спорить о цене и сделала комплимент, сказав, что месье Моген никогда не просил лишнего.
Андреа, любившая посидеть в славной компании, пригласила Могена к обеду, она знала его веселый нрав. Не забыла Рыжая и Бобино, улыбкой и остроумными словечками он ей очень понравился.
Старуха Башю, умевшая великолепно готовить, сделала такой матлот, что от его запаха даже у моряков, избалованных рыбными блюдами, разгорелся аппетит.
Уселись в углу питейного зала, сдвинув несколько столиков. Места и еды хватало человек на двенадцать, и, чтобы добро не пропало, Лишамор вежливо позвал еще нескольких клиентов кабака, самых избранных негодяев, от которых попахивало каторгой. Они не заставили долго упрашивать.
Андреа пришла в восторг, изображая хозяйку дома и чувствуя себя свободно в обстановке грязного кабака, где особенно ослепительно выглядела ее блистательная красота. Она была добрая девка и ничуть не важничала, обходилась со всеми просто, даже чрезмерно просто и была щедра до расточительности. Звала Брадесанду – мой муженек, Могена – мой старик, а Бобино – мой маленький; дружески разговаривала с приглашенными, смотревшими на нее как на существо высшей породы. Ела она с прекрасным аппетитом, не испорченным зваными ужинами, пила вовсю н веселела все больше и больше. Понемножку Рыжая разнежничалась, как бывает с простыми людьми после основательной выпивки, и принялась говорить о птичках, о цветочках, о бабочках, отдавшись сусальным восторгам жительницы городских предместий.
Лишамор напивался старательно. Его лицо и нос стали красными как рубин, глаза окончательно налились кровью. Ему вспомнились обрывки его педагогических знаний, он произносил слова, ученость коих повергала всех в изумление, руки перестали дрожать, язык не заплетался; в общем, он превращался в странное существо, еще более страшное и отвратительное, чем просто пьяный содержатель грязного кабака, ибо в нем проявлялись черты некогда высокообразованного, а теперь совершенно опустившегося человека.
Мамаша Башю вся раскисала, по мере того как накачивалась вином, глаза ее то и дело смежались, и, поднося ложку к усатому рту, она обливалась соусом.
