Роберт Святополк-Мирский - Пояс Богородицы
Затем он сел за стол и нацарапал острым ножом на бересте записку Трофиму.
Забросив узелок за плечо и взяв в руки котенка, он вышел из дому и через десять минут стоял на краю трясины, через которую вел единственный путь в мир людей, среди которых не все, к счастью, служили тайной вере.
Ерема ступил на первую кочку, единственную, которую знал, и размотал веревку, привязанную к поясу, надетому на котенка.
— Ну вот, Тимоша, выручай, — поцеловал он теплую мордашку, — теперь моя жизнь зависит от твоего носа… Давай, родной, — не подведи!
Ерема поднял котенка на веревке (как это он много раз делал, тренируясь с котенком последние два месяца — все то время, пока Трофима не было дома), раскачал и перебросил на одну из трех кочек впереди.
Котенок оглянулся по сторонам и, растерянно глядя на Ерему, замяукал.
Ерема сдернул его с этой кочки и перебросил на другую…
Трофим учил Ерему разным вещам, в том числе и тому, как находить лекарственные травы. Однажды он показал ему корень валерианы, сказав, что это верное лекарство от многих болезней, в том числе даже от падучей, а кроме того, это хорошее средство для сна.
Принеся домой корешок, Ерема с изумлением обнаружил странное поведение любимого котенка, который просто с ума сходил от запаха этого корня. Вот тогда-то и мелькнула в голове юноши дерзкая мысль.
Однако прошло еще несколько месяцев, прежде чем он все тщательно обдумал.
Он провел много времени, тренируясь с котенком Тимошей, и убедился, что животное сразу улавливает даже самый слабый запах корня валерианы.
И вот полчаса назад, пока Трофим переодевался в доме, Ерема взял его сапоги, стоящие, как всегда, на крыльце, и за углом дома натер подошвы заранее приготовленными свежими корешками валерианы, предварительно разрезав корешки вдоль, чтобы выделяли больше сока, и втирая этот сок глубоко в подошвы.
Теперь Ерема взмахнул веревкой и забросил Тимошу на другую кочку впереди.
Котенок немедленно завертелся на месте, принюхиваясь и мурлыча.
Ерема перекрестился и ступил на эту кочку.
Здесь было твердо.
На третьей твердой кочке он взял котенка на руки и сказал ему:
— Потерпи, милый, но так нужно.
Он резко вырвал из загривка котенка клок шерсти, сломал прутик и закрепил на нем этот клочок.
Потом бросил прутик на соседнюю — смертельную — кочку, где не было следов валерианы и где не ступала нога Трофима.
Другим сломанным прутиком он разгреб в стороны грязь и ряску, плавающую на поверхности черной воды между кочками, и в самый центр очищенного водяного круга швырнул свою соломенную шляпу, которую так хорошо помнил Трофим.
Шляпа долго не утонет и будет найдена посреди большой промоины, в которую вполне могло засосать тело, а веточка с клочком шерсти будет подтверждать, что котенка встретила участь его хозяина…
План не подвел.
Через два часа Ерема перешел болото, замел все следы, как блестяще научил его это делать Трофим, и, положив за пазуху своего пушистого спасителя, пробирался по лесу, держась на восток и стараясь избегать дорог, тропинок и человеческих жилищ.
Когда Трофим перед закатом солнца возвращался через трясину, Ерема был уже очень далеко…
Тайнопись Y
От Никифора Любича
6 августа 1480 года
деревня Горваль
Елизару Быку
Рославль
Дорогой брат!
С огромным сожалением должен сообщить тебе печальные известия, касающиеся исполнения последнего дела, о которая ты писал. Впрочем, быть может, как ты сам увидишь, читая далее, они печальны лишь для бедного брата Трофима, которому я искренне сочувствую, и нас и братство они избавляют от определенных хлопот и тревог.
Однако — по порядку.
Получив твое письмо, я немедля пригласил к себе Трофима чтобы провести беседу, о которой ты просил по поручению Преемника.
Я подробно изложил все аргументы в пользу необходимости отдать его воспитанники Еремея Селиванова на учебу к профессору Корнелиусу Моркусу.
Трофим немного расстроился, однако признал, что он сам задумывался о необходимости приобретения юношей какого-то хорошего ремесла, потому что мог обучить его только начальным навыкам следопыта, умению поведения в условиях одиночества, укрыванию от людей и искусству незаметно следить за ними, одним словам, тому, в чем он сам мастер.
Мне показалось, что он не настолько уж сильно привязан к мальчику, что не сможет без него жить, — в конце нашей беседы он даже был доволен, что все так складно вышло.
Я сел было писать тебе письмо о выполнении твоей просьбы, как вдруг, когда уже стало темнеть, Трофим прибежал обратно необыкновенно расстроенный. Прежде всего, он показал мне записку, которую нашел на седле в доме.
Вот ее точный текст:
«Дорогой Трофим! Спасибо, что спас меня, спасибо, что приютил. Я знаю, что у тебя нет детей и ты хотел, чтоб я стал твоим ребенком. Но я так жить не могу. Я боялся, когда жил с родителями, и все время боюсь здесь. Я не могу больше выносить этого страха! Уж лучше умереть, чем так жить! Я попробую перейти трясину, а если не удастся, что же — так будет лучше для всех!
Спасибо за все и извини, что не смог быть тебе сыном.
Еремей Селиванов.
5 августа 1480 года.»
Трофим сообщил мне также, что он сразу обнаружили место, где мальчика засосала трясина, там еще плавает его шляпа, и неподалеку он нашел клок шерсти котенка, которого мальчик очень любил и, должно быть, взял с собой, и потом хватался за него, как за последнюю соломинку, пока их не засосала трясина. Трофим говорит, что все произошло за считаные минуты.
Несмотря на все мое доверие к Трофиму, которого я знаю много лет как правдивого, честного человека и верного слугу нашего братства, я попросил его остаться ночевать у меня, а потом направил вместе с ним к той трясине нескольких преданных мне горвальских умельцев-следопытов, чтобы они потом рассказали, что там увидели и не кроется ли за всем этим какой-либо хитроумный замысел — уж мы-то с тобой знаем немало штучек подобного рода.
Одно могу сказать тебе совершенно точно — сам Трофим в этом не принимал никакого участия, и все случившееся стало для него настоящим ударом я за много лет впервые видел его такими потрясенным — он всю ночь не спал.
Мои горвальские следопыты доложили мне, что очень внимательно осмотрели и место происшествия, и выход из болота и не нашли никаких следов в пользу того, что Еремей остался жив.
