Петр Краснов - Белая свитка (сборник)
— Сюда, сюда, пани, — суетливо и почтительно говорили они и, подхватив Светлану под руки, повели ее в боковую комнату, тускло освещенную одной свечой.
— Ножки-то мокрые… Ах… беда-то какая, — говорила толстуха.
Они усадили Светлану на кресло, сняли с нее шляпу, сняли башмаки и чулки. Толстуха спиртом и шершавым полотенцем обтирала мокрые ноги Светланы.
Светлана без удивления отдавалась их заботам. Значит, так надо.
Толстуха заметила на Светлане палевые панталоны и спросила у худощавой:
— Et les culottes aussi?
— Mais certainement… [13] Только рубашка и платье, как всегда. Не там же возиться. Некрасиво выйдет.
— Другое платье готово? — спросила толстая.
— В углу, в картонке.
Они обращались со Светланой, как с манекеном. Ничто теперь не удивляло Светлану. Она шла на это… Что ждет впереди? Светлый, свадебный пир или смертная казнь, не все ли равно. Она обручалась Сатане. Блестит на пальце золотое кольцо. Ее расписка кровью лежит у Пинского.
Худая старуха, причесывая ей волосы, нащупала на шее цепочку с крестом и сердитым, быстрым движением сорвала ее.
Светлана не противилась. Она стояла босая, в сорочке и платье, готовая идти, куда ей укажут. «Что ж? — думала она. — Везде свой ритуал. У масонов свои обряды, у христиан, посвящаемых в монахи, свои, здесь тоже свои, — вспомнила она объяснение Пинского. — Всякий жест, платье, все имеет свое магическое значение, все приводит в движение какие-то невидимые силы. Босая? Ну, что ж… Знаю: буду и обнаженная. Он вперед говорил: “Да, конечно, будете обнаженная, но нагота будет без стыда, ибо будет она прекрасная, священная, чистая…”»
Мгновениями Светлане казалось, что все это сон.
Как во сне, послушная знаку своих руководительниц, она пошла по коридору, упруго ступая по ковровой дорожке голыми ногами.
16Полутемный, обширный, высокий зал был уставлен скамьями с высокими спинками, как в католическом храме. Место, где помещался алтарь, было занавешено тяжелым черным занавесом. Две свечи в высоких подсвечниках едва разгоняли мрак. В их свете намечались молчаливые, неподвижно сидящие люди. Светлана заметила, что больше всего было женщин. Несколько черных сутан католических аббатов, без крестов на груди, темнело среди дамских платьев.
Появление Светланы возбудило внимание. Тихим шорохом пронесся шепот. Светлану посадили в первом ряду. Тишина становилась напряженнее. Когда вздыхали женщины, их вздохи казались громкими. Кто-то кашлянул, и эхо гулко подхватило его кашель. По залу становился сильнее терпкий и душный запах гари. Он шел из-за занавеса. За ним чудилось какое-то движение.
Вдруг коротко и, как казалось в тишине, неожиданно резко звякнул колокольчик, как при начале католической службы. Один раз длинно, потом еще два раза коротко, с промежутками.
Светлана вздрогнула. Ни одной мысли не было в ее голове. Она погрузилась в какое-то бездумье.
Черный занавес медленно и бесшумно раздался в обе стороны. Теплый воздух и яркий свет пахнули из-за него. Точно сдерживаемые им, они ворвались в зал, осветили и согрели его.
Католический алтарь, украшенный золотыми треугольниками, обращенными вершинами книзу, пылал в жарком блистании многих свечей.
За престолом стояло большое распятие. Чья-то кощунственная рука по лику Спасителя мира провела краской полосы, придавшие Ему выражение страшной усмешки.
У подножия распятия стояла статуя Божией Матери. Ее лик был тоже обезображен такими же дерзкими полосами, придавшими Ей злобное и наглое выражение.
На обширном престоле лежал парчовый, золотой матрас с небольшим изголовьем. Все остальное: чаша, треугольник в золоте было как в католических алтарях.
«Вот она, черная месса», — подумала Светлана. Эта мысль сейчас же исчезла в сумраке безразличия. Она опустила глаза. Когда снова подняла их, встретила упорный взгляд Пинского. Он стоял в одежде ксендза из пурпуровой ткани и в черной круглой ермолке на голове. Его седая борода, лежавшая на груди, показалась Светлане странно похожей на бороду козла. Руки Пинского были сложены на поясе. В свете огней они казались большими и страшными.
Мальчики в красных кафтанах с капюшонами, обшитыми белым кружевом, бросали в сквозные медные курильницы с раскаленными углями пучки сухих трав. Едкий белый дым шел полосами к потолку. От него у Светланы щекотало в горле и кружилась голова.
Светлана не знала, сколько времени длилось молчаливое ожидание. Жесты мальчиков становились чаще, едкий дым гуще входил в залу и зыбкими волнами колыхался над головами.
Коротким звоном брызнул опять колокольчик и рассыпался в тишине. Орган заиграл хорал. Все пели в унисон. Светлана не разбирала слов.
К алтарю из-за стены медленно подошел ксендз, одетый в обычные облачения… Он говорил по-французски, с той обычной интонацией, как говорят ксендзы во время службы. Светлана слушала напевные, слегка носовые звуки его голоса:
— Maitre des esclandres, dispensateur des bienfaits du crime, intendant des somptueux peches et des grands vices, Satan, c’est toi gue nous adorons, dieu logigue, dieu juste! [14]
Хор запел:
— Gloria in profundis Satani! In profundis Satani gloria! [15]
Только смолкли отзвуки хора, ксендз снова забормотал свою страшную молитву.
В зале загорелись огни. Стали отчетливо видны по стенам каббалистические знаки древних письмен. Но Светлана не глядела на них. Точно стремительный мутный поток подхватил ее и нес к неизбежному.
Хор гремел с нараставшим возбуждением. Возгласы неутоленной страсти врывались в стройные звуки. Кто-то сзади Светланы истерично смеялся, кто-то рыдал, громко всхлипывая. Уже нельзя было разобрать слов. Точно буря, гремел орган. Ксендз, размахивая руками, говорил заклинания. Неподвижно стоял, напряженно глядя на Светлану, Пинский.
Перед алтарем появилась старуха. На ее рыже-сивых космах волос, на затылке, едва держалась старомодная, смятая, грязная шляпа. Платье темными складками окутывало ее фигуру. Она показалась Светлане ведьмой. Костлявыми руками она оттолкнула мальчика, прислуживавшего ксендзу, и гнусавя провозгласила:
— Introibo ad altarem dei nostri Satanis [16].
Светлана увидела ее черную тень на блеске золотого с красным алтаря. Она почти теряла сознание.
«Теперь? — мысленно спрашивала она Пинского. — Пора?..» Она беззвучно шептала какие-то латинские слова и уже не знала сама, повторяла ли она раньше заученные у Пинского, или это он сейчас внушал ей новые, непонятные молитвы. Ею овладевал экстаз. Дикие возгласы, вопли, рыдания и крики, раздававшиеся позади, не пугали ее. Ей не было стыдно. Ей казалось, что она поднимается на недосягаемую вышину, где все можно, все позволено.
