Игорь Болгарин - Седьмой круг ада
Воробьев шагал крупно, Наташа еле поспевала за ним. На все вопросы он либо вовсе не отвечал, словно бы не слышал из-за ветра, либо ронял односложное «да» или «нет». У Наташи даже стало складываться впечатление, что Воробьев засомневался в ней или в чем-то заподозрил.
Но вот впереди, из-за островерхого песчаного холма, показалась маленькая выбеленная хатка с почти плоской черепичной крышей, а напротив нее покачивался на волнах заякоренный баркас «Мария». На берегу человек в старой линялой фетровой шляпе рубил сушняк, извлекая его из баркаса. Обут он был в высокие рыбацкие сапоги и к баркасу добирался вброд.
Воробьев поднял с земли обкатанный голыш, бросил к баркасу. Искристые брызги взметнулись над волной. Рыбак оглянулся. И Наташа не без труда узнала в нем Красильникова. Точнее, она увидела человека со знакомой, крепко сбитой фигурой и с чужим бородатым лицом. Мысленно она удалила с лица слегка улыбающегося ей человека бороду – и перед нею явился Красильников, именно он!
Семен Алексеевич обрадовался появлению Наташи в Новороссийске. Оказывается, Красильников был ранен и только-только начал вставать с постели. Об аресте Кольцова он не знал. И потому новость, привезенная Наташей, глубоко его опечалила. Он был готов к чему угодно, только не к тому, что станет, пусть и косвенным, виновником его провала.
Из хатки вышла жена Василия Воробьева Мария, знакомясь с Наташей, протянула ладонь лодочкой. Крепко пожала. Рука была жесткая, рабочая.
В хату не пошли, присели в затишке под обрывом, у самой кромки прибоя. Дробясь о камни, пенистые волны обдавали их солеными брызгами. С тоскливыми криками носились над белыми бурунами драчливые чайки. Слушая Наташу, Красильников все ниже клонил голову, словно под ударами.
– Из Харькова его перевезли в Севастопольскую крепость, – закончила она рассказ. – Там будут судить.
– Знаю я эту крепость. Полтора года в ней просидел. Страшнее разве только ад, – глухо сказал Семен Алексеевич и принялся скручивать цигарку; пальцы его не слушались, табак просыпался. – А пацан где? Юрий!..
– С отцом моим остался. Под Харьковом… Его тоже после ареста Павла искали, – грустно сообщила Наташа.
– Ясное дело. Пацан ведь всегда при нем был… – Красильников спрятал лицо в полы пиджака и стал прикуривать. Прикурив, сокрушенно вздохнул: – Видишь, сколько я бед натворил!
– Ну при чем тут вы! – недоуменно возразила Наташа, понимая, что Красильникову тяжело и хочется выговориться.
– При чем?.. При том… что мог бы и эшелон здесь, возле Тоннельной, остаться, и Колька с Митрий Митричем были бы живы, и Павел не сидел бы в Севастопольской крепости… Все могло бы быть по-другому… если бы я, старый, стреляный воробей, Николая на операцию не взял…
Красильников несколько раз глубоко затянулся и ответил на молчаливый вопрос Наташи:
– Нет, парень он был хороший. А вот на нервы жидковат. Сдали нервишки, когда увидел столько казачков недалеко от себя. Ему бы затаиться, а он бежать. Я так думаю, нервишки не выдержали, а может, хотел патруля от нас отвлечь. Теперь не узнаешь. Убили его. А когда обыскали, нашли кусок бикфордова шнура. Тут все и началось… Не успел проскочить: ранили меня. Затаился, жду… До сих пор не пойму, как уцелел. Казачок один возле меня так близко стоял, что я его рукой за сапог мог потрогать. А не заметил. Или не захотел заметить. Поразмыслил здраво, что если он сейчас попытается в меня стрельнуть, то еще неизвестно, как оно в конце концов обернется. А уж что я задорого жизнь продавать буду, это он хорошо смекнул. Понятливый, одним словом, казачок выискался. Он живой – и я живой, хотя еле выкарабкался. А Митрий Митрича убили. Уже верстах в десяти от железки… – Красильников сокрушенно махнул рукой:
– Что толку старое вспоминать. Надо думать, как дальше жить. Раз Кольцов в Севастополе, стало быть, и нам теперь там, в Севастополе, надо загадку разгадывать. Значит, туда и добираться. – И вопросительно посмотрел на Василия Воробьева.
Но Воробьев сосредоточенно глядел себе под ноги и молчал.
Сказала Мария:
– Как ни крути, а сухопутьем вам до Севастополя не добраться. Морем тоже рисково. Но если морем, то хоть шанс какой-то есть. И то не до самого Севастополя, конечно, а хоть бы до мыса Опук или до Такыла. Это недалеко от Керчи. Хоть бы туда. Так, Вася?
– Мария дело говорит, – помедлив немного, сказал Воробьев, не поднимая, однако, взгляда. – Рыбаки говорили, от Керчи до Феодосии побережье пустынное, беляков нет. Туда и надо править. А дальше до Севастополя – как бог даст…
На том и порешили.
Весь следующий день Красильников и Воробьев готовили для дальнего плавания баркас: шпаклевали, смолили, подкрашивали, ладили керосиновый движок. Женщины готовили еду. Как только стемнело, вышли в море…
Луна, плавно переваливаясь в небе, время от времени скрывалась в тяжелых облаках. И тогда черноту ночи разрывали далекие молнии. Они на мгновение выхватывали из темноты волны, похожие на горные хребты, сдвинутые землетрясением. А по ним, то проваливаясь вниз, то вскарабкиваясь на волну, как на отвесную гору, шел похожий на щепку баркас… Безудержные потоки кипящей пены захлестывали его, угрожая затопить. У руля бессменно стоял Воробьев. Наташа и Красильников почти без передышки вычерпывали воду.
Далеко за полночь ветер начал стихать, волны становились пологими, по ним уже не гуляли белые барашки.
Рассвет застал их в виду Таманского полуострова – низкие его берега показались далеко по правому борту.
Светало быстро, и идти дальше к берегу стало небезопасно: совсем без охраны керченское побережье белогвардейцы вряд ли оставили… Решили переждать день на плаву.
Когда берега Тамани опять скрылись из виду, бросили якорь. Стали ждать вечера. Воробьев достал из ящичка хлеб, брынзу, пирожки с тыквой, почистил тарань и налил всем из жестяного анкерка по кружке воды.
За полдня ни к крымскому берегу, ни обратно не прошло ни одно судно. Несколько раз неподалеку от баркаса выныривали дельфины и на глазах утомленных качкой и ожиданием людей затевали свои веселые игры. Потом и они исчезли. Над баркасом висела унылая тишина, нарушаемая лишь посвистом ветра и глухими, мерными ударами волн о деревянную обшивку.
Глядя в воду на песчаное дно, Наташа наблюдала за ленивым движением водорослей и легким полетом полосатых рыбок. Они то степенно плавали среди колышущейся зелени, стремясь не очень выдвигаться на песчаные прогалины, то вдруг резко шныряли в разные стороны – и какое-то время их не было видно. А потом снова собирались в поле зрения Наташи и продолжали свой неслышный, неторопливый полет.
– Какая красота! – сказала Наташа, показывая мужчинам на морское дно. – И так хорошо все видно!
