Федор Шахмагонов - Ликуя и скорбя
К вечеру Джанибек почувствовал себя лучше, переправился через Куру и велел поставить шатер. Закрывая глаза, вспоминал последний глоток кумыса из кувшина, что протянул ему сын.
Нет, о справедливости хан не сокрушался. Он своей рукой зарезал старшего брата Танибека, чтобы захватить ханский престол, ибо ведал, что ничего нет на свете слаще неограниченной власти над бесчисленными подданными.
Что прибавила власть царевичу и ханскому брату? И до того, как стать ханом, он имел бесчисленные табуны лошадей, их не могли пересчитать сотни табунщиков. Овец считали не по головам, а по отарам. Молочные кобылицы бродили сотнями вокруг его шатра. По мановению его руки заклубится степь пылью, оглохнет от конского топота и храпа, и несколько туменов испытанных в боях воинов встанут под его бунчук. Власть не прибавила ему ни одной головы лошади, ни одной молочной кобылицы, ни одной отары овец, ни одного тумена, ибо все тумены давно поделены между его братьями, сыновьями и эмирами. Не богатством сладка власть, а униженностью подданных, безграничной лестью.
Если Джанибек ехал улицами Сарая, его телохранители выстраивались вдоль его пути, а.за их спинами падали на колени ордынцы, приветствуя хана. Ради одного мига, ради одной такой минуты не дрогнул, вонзая кинжал в грудь брата. Сердце заливало неизъяснимым наслаждением оттого, что мог казнить и миловать любого человека от Яика и до Днепра, от Каспия и до Новгорода на Волхове.
Джанибек не задумывался, почему его подданные падают ниц при виде хана, его уверяли, что это от любви к нему, оттого, что он почитаем, как божество. Джанибек знал, что его телохранители выгоняют из домов жителей, расставляют их по пути следования хана и подкалывают копьями, чтобы ниже кланялись. Однако верил уверениям льстецов, ибо хотел им верить. Перед Чингисханом и Батыем падали ниц и обожествляли их, они дали возможность ордынцам ограбить весь обозримый мир. Хану Узбеку поклонялись, потому что он был справедлив к ордынцам, собирал огромные дани с покоренных и зависимых стран и городов, крепко и грозно держал власть. Джанибеку же кланялись, потому что так было принято, так требовал древний обычай.
И в смертный час Джанибек не верил в смерть, он уже привык думать, что он бессмертен, хотя все его предшественники умирали. Но смерть и конец власти виделись далеко и в столь густом тумане, что и думать о смерти не хотелось.
Вспоминая последний глоток кумыса из кувшина, что протянул ему сын, он догадывался, что в кумыс был подмешан яд, но, и догадываясь об отраве, он не хотел верить в смерть. Не зная, что Товлубий послал звать Бердибека, он призвал темника, начальствующего над телохранителями, и, требуя тайны, повелел скакать в Тевриз и умертвить Бердибека.
Ему думать бы о том, кому передать ханский престол, а он думал, кого бы убить, чтобы оставить за собой ханскую власть.
Запалив коней, гонцы Товлубия примчались в тев-ризский дворец. Они и не достигли бы Бердибека, ибо кони их пали. Гонцов перехватил неподалеку от Тевриза Мамай. Он их пересадил на свежих коней.
Слова «хан умирает» для Бердибека прозвучали как «хан умер», ибо Бердибек знал, что от яда, который он всыпал отцу в кумыс, противоядия нет.
Бердибек оставил темника Бегича наместником в Тевризе и поскакал во главе Мамаева тумена к Куре, к ставке хана.
В те часы, когда умирает неограниченной власти властитель, его приближенные ищут силы, к которой могут прислониться, — ищут замены и находят ее в том, кто проявит в такой час решительность и быстроту действий, ибо сразу же начинается раздор, кому и за кого стоять.
Эмиры, темники, братья Джанибека толпились у ханского шатра. Бердибек в сопровождении Мамая и сотни «неистовых» прорезали толпу. Мамаев тумен в это время сдвигался со всех сторон к ханской ставке.
Товлубий поклонился Бердибеку:
— Хан жив, и никого не велено пускать в шатер!
Бердибек отстранил эмира, Мамаевы воины отодвинули ханских телохранителей, испуганных наступающей смертью хана. Они уже искали нового хозяина, новым был Бердибек.
Бердибек и Мамай вошли в шатер. Джанибек лежал на ковре, полуприкрыв глаза, и тяжело дышал. Бердибек скосил взгляд на Мамая.
Мамай накинул шелковый шнурок на шею хана и стянул его тугой петлей. Побагровело землистое лицо хана, налилось кровью и посинело. Бердибек вышел из шатра и объявил:
— Товлубий говорил неправду! Хан умер!
Всадники из Мамаева тумена плотно обступили шатер хана. Царевичам и эмирам путь к их воинам обрезан. Их ссаживали с коней и провожали к ханскому шатру. Товлубий вводил эмира в шатер. Мамай держал в руках Коран и требовал клятвы новому хану. И если замечал, что кто-то из эмиров отшатывался от Корана, делал знак рукой сотнику Челюбею. Челюбей рубил топором головы эмирам. Сотник плотно стоял на коротких кривых ногах, грудь его высилась колоколом, длинные волосатые руки крепко держали топор. Разил насмерть с одного удара. На Тевриз Мамай вел передовой тумен. На Сарай впереди хана Бердибека он повел правое крыло всего войска Большой Орды.
Мамай вошел в город, окружил его и послал гонцов созвать во дворец великого хана всех царевичей из рода чингизидов. Бердибек подошел к Сараю через три дня со всем войском. Мамаевы воины окружили царевичей: трех братьев единоутробных, девять братьев единокровных, тридцать племянников — и подвели к шатру Бердибека.
Бердибек сказал Товлубию:
— Исполняй!
Казнь совершали эмиры, присягнувшие Бердибеку.
Всем отрубили головы, чингизид уничтожал под корень, чингизидов, а Мамай, считая срубленные головы, радовался надежде, что если так пойдет, то вскорости не останется ни одного чингизида.
Остался младший брат, сын Тайдулы-хатуни, матери Бердибека. Она встала на колени перед сыном и просила пощадить грудного малютку. Бердибек поднялся с ковра, выхватил из ее рук братца и ударил его головой о землю. Молчали эмиры, ни один из них не боялся чужой крови. За свою боялись. В Сарае с чингизидами покончено, но еще немало разбросано братьев Бердибека по кочевьям, братьев и племянников. Всех сразу не соберешь, а теперь их будут прятать. Начало положено, пройдет время, и остальных Бердибек подберет...
6
Долго дымился город после пожара «всех святых», тлели головни, погребенные под золой и пеплом, а в мытищинской сосновой роще стучали топоры плотников но звонкой сосне не в обхват. Рубили срубы. Срубят, пометят бревна, разберут и везут к городу.
Московский тысяцкий Алексей Петрович собрал горожан и отстроил на Боровицком холме княжьи хоромы. Князь возвратился в Москву, потянулись вслед бояре. Тысяцкий распорядился везти срубы в город, тягловым людям из княжьей казны давал деньги на обзаведенье, раздавал им из княжьей оружейной палаты оружие, собирал из горожан и посадских пеший полк.
